Что касается слов заголовка «и ко Иоанну», то они относятся уже к тексту самой Святославовой грамоты, составленной в ставке императора. Косвенное подтверждение этого факта автор видит в форме засвидетельствования грамоты: «се же имейте... запечатахомъ». Здесь имеется в виду множественное число, в отличие от единственного числа предшествующих фраз. Слово «запечатахомъ», то есть «запечатали», относится к действию русских послов, которые запечатали грамоту своими печатями, так как Святослав уже принес присягу на верность договору и дальнейшее подтверждение грамоты не предполагалось.
Сообщение в договоре о том, что он написан не «на двою харатью», как прежние документы, а на одной «харатье» («на харатье сей»), указывает, по мнению С. М. Каштанова, что в лагере греков был составлен лишь русский экземпляр договора, греческий же был написан в лагере Святослава в присутствии синкелла Феофила. Таким образом, у каждой из сторон оказался экземпляр договора, полученный от другой стороны. В летописи же оказался перевод копии с греческой записи, сделанной в лагере Цимисхия22.
В зарубежной историографии специально русско-византийским договором 971 года, как и другими соглашениями Руси с греками, занимались И. Свеньцицкий, С. Микуцкий, И. Сорлен.
И. Свеньцицкий, анализируя договор 971 года, оценил его как почетный для Руси, хотя и отметил, что он не включал условие уплаты дани Руси Византией и предусматривал полный отказ Руси от притязаний на Херсо-нес23.
С. Микуцкий, как и некоторые другие исследователи, рассматривал грамоту 971 года как «старинную княжескую хартию», автором которой был сам Святослав, Здесь, по мнению историка, помещены лишь обязательства русской стороны, и все они носят «политический» характер24. С. Микуцкий затрудняется ответить на вопрос, который для С. М. Каштанова абсолютно ясен: имели ли послы Святослава с собой только проект соглашения, которому греки придали форму договора, или руссы принесли с собой целиком готовую грамоту. При этом автор обращает внимание на три детали, которые могли бы подсказать решение вопроса: титул императоров - соправителей Цимисхия, сыновей Романа II, Василия и Константина - в договоре определяется словом «богодохновенные», что, по мнению С. Микуцкого, не соответствует византийской титулатуре и указывает на следы русской редактуры текста. Заключительная формула грамоты читается как русская клятва. В начале же грамоты обозначено место заключения договора, что также выходит за рамки византийской дипломатической документалистики25.
Все это указывает на русское происхождение документа, а это значит, что он был составлен лишь спустя некоторое время после окончания переговоров, а не тогда, когда русская миссия была в греческом лагере и греческие канцеляристы могли взять подготовку документа в свои руки и устранить те несвойственные греческой дипломатической документалистике черты, которые были отмечены выше26.
В более поздней своей работе С. Микуцкий обратил внимание на то, что в этой грамоте, характеризующейся «бедностью» формуляра, почти полностью отсутствует греческое влияние, но в то же время она содержит некоторые элементы, которых не знают прежние документы: хартия была утверждена княжеской печатью, дата заключения соглашения вытекает из самого ее текста27.
И. Сорлен полагала, что договор отразил неудачу Святослава по созданию на Балканах огромной империи: в акте представлены лишь русские обязательства, которые означали отказ от этих политических претензий28. Сам же договор она, как и некоторые другие историки, представляет в виде княжеской грамоты, включающей лишь русские обязательства29. Это типичный «мир», венчающий окончание военных действий. Он носит более общий характер, чем договоры 911 и 944 годов. В нем нет ни одной статьи, касающейся торговли. Он подвел итоги военной кампании, а потому выглядит лаконичным во всем, что не относится к чисто военным сюжетам: вступление и заключительная часть договора лишь обозначены30. Где был составлен договор, как он вырабатывался, в какой канцелярии был написан? Дать определенные ответы на эти вопросы И. Сорлен затрудняется. С одной стороны, пишет она, «Повесть временных лет» указывает на Доростол в качестве места заключения договора, а с другой - там же говорится, что «писано» при Феофиле, которого автор не без оснований отождествляет с видным византийским дипломатом епископом Евхаитским. А это значит, что грамота могла быть продиктована византийцем Святославу, о чем говорит и наличие в ней обязательств лишь русской стороны31.