Эта женщина казалась крошечной и дряхлой. Возле Кейт кто-то усмехнулся.
— Погоди-ка, вот еще услышишь, как она назвала год.
Кейт обернулась и увидела рядом Калмета Доктиирака, который через неделю должен был стать мужем ее кузины. Явный Балтос — светловолосый, плосколицый и синеглазый как лед, коренастый и невысокий; в такой же мере Кейт, высокая, худощавая, темноглазая и темноволосая, принадлежала к Заитам. Пока еще Калмет не напоминал жабу, однако Кейт угадывала в его лице признаки будущего обличья. Вылитый отец — только молодой. Кейт попыталась представить себя замужем за подобным типом, чтобы скрепить альянс, и внутренне содрогнулась. Слава всем богам, ее ветвь Семьи не обладала статусом, необходимым для заключения подобных браков.
Она улыбнулась.
— Мы уже почти одна Семья. И ты ведь не заставишь меня ждать?
Он подмигнул.
— Пожалуй, меня можно уговорить… за один маленький поцелуй. Учитывая то, что мы уже почти одна Семья.
Что отец, что сын. Вторая Кейт, смертельно опасная, шевельнулась в своем сне, мечтая о гибели тех мужчин, которые этого заслуживают. Однако Кейт, заработавшая место дипломата, шире улыбнулась и молвила в ответ:
— Я бы поцеловала тебя без всяких причин. По-моему, кузине здорово повезло.
Она прильнула к нему и одарила коротким и страстным поцелуем в губы.
Калмет залился удивительно ярким румянцем и послал ей улыбку, едва не сделавшую его приятным. Отчасти.
— Новая караиса разводит свиней, — заметил он, разглядывая подступавшую все ближе процессию. — И она дала году такое имя: Мой Славный Жирненький Поросенок Абрамакнар.
Кейт рассмеялась с неподдельной искренностью.
— Ого! Как у нас в Год Свиньи. Это смущает.
Бросив ехидный взгляд на собеседника, она прибавила:
— Ничего, у нас однажды было и хуже.
Калмет посерьезнел.
— Выкладывай.
— У нас четыре года назад караисой стала пятнадцатилетняя девчонка. И она подала имя в лотерею после того, как подралась со своим братом. Данное ею имя оказалось настолько ужасным, что, по словам нашей семейной парниссы, все они просили оракула отвергнуть имя и извлечь другое. Однако тот, конечно, не согласился.
— В самом деле, я еще не слышал, чтобы парниссы хотели изменить имя. И как же она назвала год?
— Теперь мы зовем его Годом Чудесного Меча, однако полное имя его звучало так: «Хрен Говноеда, Моего Брата Гамаля, Который Он Зовет Чудесным Мечом и Который, Надеюсь, Позеленеет И Отвалится, Потому Что Гамаль — Дырка В Заднице».
Калмет хихикнул, и уши его покраснели.
— Понятно, почему парниссы решили поменять его…
— Но это еще не самое худшее. Парниссам едва удалось решить, какой бог должен был править в тот год. В конце концов они взвалили его на Бретвана в темном аспекте и назвали неблагоприятным. Все мы были рады, когда он закончился, а больше всех — караиса. Ей донельзя надоело, что всякий кому не лень связывает ее имя со зловещими предсказаниями Бретвана Темного и хреном ее брата. Особенно последнее.
— Нетрудно понять, — язвительно произнес Калмет. — Однако жирный поросенок, естественно, сулит добрые знамения.
Внизу парниссы уже прекратили наставлять новую караису. Толпа заговорила, сперва тихо, потом все громче и громче. Различив слова дружного хора, Кейт вздрогнула. Люди вопили:
— Выведите их! Выведите их!
В соответствии с традицией в день, следующий за Днем Именования, парниссы публично казнили преступников, символически уничтожая зло, дабы пресечь его влияние на наступающий год. Жертвоприношения эти воистину тешили толпу, о чем свидетельствовали доносящиеся снизу вопли, которые становились еще более кровожадными. Кейт ненавидела подобные представления, и у себя дома всегда находила предлог, чтобы избежать их. Однако на сей раз она попалась: Калмет торчал возле нее, и незаметно ускользнуть от него было невозможно. Увы, сын параглеза не обнаруживал никакого намерения перебраться к другим гостям.
— Мы приготовили для жертвы превосходные экземпляры.
На улице показалась запряженная лошадьми повозка с клеткой, за ней другая. Крики толпы усилились.
— У вас здесь целая куча народу.
Кейт насчитала в первой клетке по меньшей мере десятерых; первая повозка загораживала вторую, однако можно было догадаться, что во второй клетке не меньше людей — зачем набивать до отказа только одну? У нее свело желудок. Она ненавидела жертвоприношения в Калимекке, где обычно казнили одного-двух преступников, да и то совершивших такие преступления, за которые они действительно заслуживали смерти. Но двадцать человек… Она не знала, сумеет ли вынудить себя смотреть на казнь двадцати человек… вне зависимости от тяжести совершенных ими преступлений.