В самом деле, в мгновение ока полыхнул в печи огонь, запахло березовыми поленьями, зашипело масло, и добрый запах жареного мяса пошел по дому.
– Это надо есть горячим, – произнес Шульц, извлекая шипящую сковородку из самого пламени.
Они осушили первые бокалы – наступило молчание, чуть торжественное.
Горели свечи, потрескивали поленья, сумеречные тени вздрагивали на стеклах окон.
– Как в исповедальне, – засмеялся Репнин.
– Недавно здесь исповедовался Бернгард Бюлов – он сидел на твоем месте.
– Бюлов? – Репнину захотелось встать и оглядеть стул, на котором он сидел.
Только подумать: Бюлов! Для Репнина Бернгард Бюлов олицетворял если не золотую эпоху русско-германских отношений, то, по крайней мере, пору, когда не все мосты еще были сожжены и на будущее смотрели не без надежд, правда, весьма скромных, но все-таки надежд. Сын известного дипломата, ставшего сподвижником Бисмарка. Бернгард Бюлов пришел к высокому положению имперского канцлера путем, который может быть назван немецким. У дипломатов были свои привилегии, когда речь шла о высоком положении в государстве. Но право на дипломатическую карьеру обреталось не только в лучших университетах той поры (Лозанна, Лейпциг, Берлин), но и в армии. Поэтому вслед за: университетом у Бюлова был фронт; на франко-прусскую войну будущий канцлер пошел волонтером, а явившись после фронта в иностранное ведомство, мог рассчитывать лишь на весьма скромный дипломатический ранг – атташе. Казалось, ни образование, ни связи, ни военные заслуги, ни более чем высокое происхождение не дают Бюлову никаких преимуществ: он был в самом начале пути. Пятнадцать лет – небольшой срок, чтобы атташе стал посланником даже в периферийной европейской столице, но пятнадцать лет он отмерил сполна. Потом (это характерно) пошло быстрее: посол в Риме, статс-секретарь по иностранным делам и, наконец, канцлер, при этом на срок значительный – девять лет. Наверно, Бюлов хотел быть преемником бисмарковского начала германской политики, но время было не то, да и умения, должно быть, недоставало. По признанию Бисмарка, он ушел в отставку, будучи обвинен в русофильстве. Бюлов, по его словам, тоже считал главным средством своей политики поддержание добрых отношений с Россией, при этом пытался даже журить Бисмарка за то, что тот подчас был непочтителен с Горчаковым. Но деятельность Бюлова, в особенности на посту канцлера, плохо соотносилась с этим его утверждением. Отсутствие бисмарковского таланта и характера Бюлов пытался заменить тонкой лестью. На Вильгельма, как это было установлено задолго до Бюлова, это средство действовало безотказно. «Ну, похвалите же меня!» – требовал он от Бюлова прямо и грубо. Бюлов зябко поводил плечами и хвалил. Лесть – конь резвый, но ненадежный, – обойти крутой поворот он может, преодолеть длинную дорогу – никогда. Бюлов пал.
– Бюлов был здесь до отречения… кайзера? – спросил Репнин.
– До отречения, – сказал Шульц, с угрюмой пристальностью глядя на Репнина, и разлил вино по бокалам.
– И речь шла об отречении?
– Да, конечно. – Шульц коснулся бокала, но не поднял его. – Бюлов сообщил, что накануне с ним беседовал один испанский дипломат. Испанец сказал, что кайзер попросил у Испании убежища. – Шульц не отнимал руки от бокала, однако и не пытался бокал поднять. – Был даже получен ответ. В соответствии с рыцарским духом нации, король испанский готов был принять кайзера. Но как добраться до Испании – вот вопрос! – Голос Шульца воспрянул. – Обычный путь через Париж и Эндай-Ирун так же малоприемлем, как и морской через Италию и Барселону. Единственный путь – подводная лодка и Бискайский залив. Господи, короли спасаются бегством на подводных лодках! За твое здоровье, Николай! – неожиданно поднял бокал Шульц.
– А я думал, за германского императора! – рассмеялся Репнин.
– Ты полагаешь, что я вел разговор к этому? – произнес Шульц, пряча улыбку в рыжие усы, ему нелегко было ее упрятать. – Ни один германский монарх не был обезглавлен, – произнес он с пафосом, который Репнин не очень понял. – Ни один германский властелин, ни тайно, ни явно!
– Погоди, погоди, это тоже сказал Бернгард Бюлов? – спросил Репнин.
– Бюлов.
– В знак скорби по царствующему дому? Шульц взял бокал, взял, как показалось Репнину, чтобы отвести глаза от собеседника.
– Думаю, в знак скорби и… осуждения Вильгельма!
– Но что надо было делать Вильгельму? – посмотрел Репнин на Шульца.