Темные усы Чичерина смешно ощетинились.
– Признайтесь, Вацлав Вацлавыч, вами руководит намерение не только дать представление о Швеции и шведах?
– А вы полагаете, я хочу вас привлечь к антигерманской акции? – спросил Воровский и пошел быстрее, до автомобиля оставалось несколько шагов; маленький, с парусиновым тентом, застегнутым на крупные перламутровые пуговицы, «бенц» был не очень величествен.
– Возможно, и к антигерманской, – ответил Чичерин.
– У меня еще будет время сделать это, – ответил Боровский – неожиданный прогноз Чичерина удивил его.
– Однако я думаю, что вы сделаете это еще сегодня, – заметил Чичерин добродушно. – Кстати. Петр Дорофеевич может составить впечатление, насколько хорошо я знаю нашего посла в Стокгольме.
Чичерин достал свой нож, нож-универсал, нож-несессер, удивительное создание века, и осторожно срезал с парусинового тента автомобиля сверкающую пуговицу, которая готова была оборваться.
– Приберите до того времени, когда у вас будет свой лимузин.
Воровский принял пуговицу без улыбки.
Автомобиль дернулся и с истинно детской беззаботностью покатил по плоским камням Стокгольма.
– Надеюсь, мы будем знать заранее, куда вы нас повезете и что нам надлежит делать? – спросил Чичерин.
– Да, разумеется, – ответил Воровский. – У нас еще вагон времени.
– Небось часа полтора? – поднял смеющиеся глаза Чичерин.
– Час. – Воровский не изменил строго-торжественного выражения лица.
– Спасибо.
– Пожалуйста.
Петр заметил: это пикирование доставляло удовольствие и одному и другому. Воровский был быстрее, в его словах неизменно оказывался больший заряд иронии (всесильный Фавн жив!), а Чичерин наслаждался пылом боя втайне, не обнаруживая что увлечен поединком, отражал удары как бы между прочим, однако ни один удар не оставлял без ответа.
– Значит, в нашем распоряжении минут тридцать?.. – спросил Чичерин, когда автомобиль убавил скорость.
– Нет, почему же? Все сорок.
Чичерин пригладил кончиками пальцев усы – его лицо подобрело.
– Даже Литвинов со своей энергией был великодушнее.
– В наше нелегкое время. Георгий Васильевич, гости должны работать.
Петр поймал себя на том, что не может оторвать глаз от Воровского. Со времени их одесской встречи прошло восемь лет. Тогда Воровскому было почти сорок, сейчас сорок семь. Те же прекрасные радушно-внимательные глаза, тот же чистый лоб, обрамленный темными волосами, только в плечах стал уже да легкая проседь тронула бороду. А в остальном такой, как прежде, – нетерпеливо-резкий, веселый, падкий на озорное слово. Говорят, что в гимназические годы даже штраф в десять копеек за каждую остроту неспособен был остановить его.
А Воровский взглянул на Петра и нахмурился.
– Погодите: Белодед… Белодед… – Он непонятно забеспокоился. – А знаете, я вспомнил вашу фамилию в какой-то иной связи. Нет, здесь Одесса ни при чем и «Портовый вестник». – Он продолжал упорно смотреть на Петра. – Хорошо помню: я произносил вашу фамилию на днях. Но в какой связи? Однако я вам обещаю в эти три дня, пока вы будете в Стокгольме, вспомнить.
– В два дня! – смеясь, поправил Чичерин. – В два! – он показал Воровскому указательный и средний пальцы.
После сумеречного, освещенного желтым электричеством Лондона электрическое солнце залило Стокгольм. Витрины были празднично расцвечены – рождество еще не отшумело. Нескончаемой вереницей шли автомобили, казалось, что здесь их больше, чем в Лондоне. Уличная толпа выглядела и шумной и непонятно беспечной.
Стокгольмский отель «Регина», в котором остановились гости, был полон обжитой тишины, тепла и мирных запахов, которые лучше, чем все иное, свидетельствовали о благополучии и устоявшемся быте шведской столицы. Оказывается, тридцати минут достаточно, чтобы принять душ, дать дело бритвенным ножам, ощутить приятно-холодноватую свежесть новой сорочки и даже выпить по чашке черного кофе. Двухкомнатный номер создавал впечатление квартиры, домовитой и хорошо обогретой, с мерными вздохами чайника за стеной, с мягким шумом шагов, которые то нарастали, то убывали, с поляной за окном, завидно округлой, укрытой ровным снегом.
Когда оставалось лишь повязать галстуки и надеть пиджаки. Воровский осторожно произнес, точно заканчивая разговор, продолжавшийся не один час: