Доктор Ландис сказал Одри: «Время от времени Стадлер переставал принимать лекарства. Естественно, его жена не выдержала и ушла от него. Она бросила дочь вместе с отцом и забрала ее только через несколько лет. Понятно, что девочка получила серьезную психическую травму, от которой, впрочем, могла бы оправиться, если бы не наследственная генная предрасположенность…»
Приблизившись к металлическому забору, человек в кожаной куртке повернулся к камере и улыбнулся.
Это была Кэсси Стадлер. Казалось, она позировала.
«Ее настоящее имя Хелен Стадлер, – сообщил Одри доктор Ландис. – Она стала называть себя по-другому в подростковом возрасте. Настоящее имя казалось ей слишком тривиальным. Возможно, она воображала себя Кассандрой, наделенной даром провидения девушкой из греческих мифов, которой никто не верил…»
Именно Кэсси Стадлер много раз пробиралась в дом Николаса Коновера и писала на его стенах зловещие фразы. Судя по тому, что Одри увидела сегодня на экране монитора, именно Кэсси выпотрошила собаку Коновера.
Именно она, а не ее отец, который много раз ходил вслед за ней к дому Коновера, зная о ее помешательстве!
Эндрю Стадлер понимал, что его дочь не в своем уме, винил себя в этом и с маниакальным упорством сетовал на это в разговорах с доктором Ландисом.
Дрожащими руками Одри взяла мобильный телефон и набрала номер Ландиса.
Ответил автоответчик. Дождавшись сигнала, Одри взволнованно заговорила:
– Доктор Ландис! Это детектив Раймс. Мне с вами нужно немедленно поговорить!
Доктор Ландис поднял трубку.
– Вы говорили мне, что Хелен Стадлер помешана на почве семьи, которой у нее никогда не было, – сказала Одри. – Ей причиняли боль семьи, в которые она не могла войти, и семьи, которые ее отвергали.
– Да. Это так, – ответил доктор. – Ну и что?
– Вы упомянули семью, которая жила напротив дома Стадлеров. В детстве Хелен все время ходила туда играть к своей лучшей подруге. Она постоянно сидела у нее дома, пока родителям подруги это не надоело, и они не попросили Хелен Стадлер уйти?
– Да, – серьезным голосом ответил доктор Ландис.
– Много лет назад Эндрю Стадлера допрашивали в связи с пожаром в этом доме, в результате которого погибло все семейство Струп, потому что Эндрю Стадлер тоже ходил туда и что-то у них чинил…
– Эндрю говорил о том, что дочь научилась от него мастерить, и он объяснял ей, как в доме работают разные системы, и в том числе газ. Однажды вечером, после того как Струпы выставили Хелен Стадлер из своего дома, она прокралась к ним в подвал, открыла газовый кран, подождала и, уходя, чиркнула спичкой.
– Боже мой! Никто так и не узнал, что это сделала она!
– Я думал, что эта история – плод больного воображения ее отца, его мании преследования относительно своей дочери. Да и кто стал бы подозревать в убийстве двенадцатилетнюю девочку? Полиция думала, что дом поджег Стадлер, но доказательств не нашли, а у него было железное алиби. Нечто похожее, как вам известно, случилось и в Университете Карнеги–Меллон, где Хелен Стадлер училась на первом курсе. Эндрю рассказывал мне, что она вместе с другими студентками входила там в женское объединение и твердила, что ее подруги для нее как новая семья. Потом Эндрю сказал, что гораздо позже узнал о взрыве газа в женском общежитии, в результате которого погибли восемнадцать студенток. Это произошло в тот день, когда Хелен в совершенно расстроенных чувствах вернулась из Питтсбурга и все время рассказывала о том, как одна из студенток в общежитии сказала ей что-то такое, от чего она почувствовала себя отверженной.
– Спасибо вам, доктор! Мне надо бежать! – воскликнула Одри.
Брайан Манди подъехал к Одри в своем кресле и сказал:
– Какое совпадение! Мы говорили с вами о доме Коновера, а десять минут назад в нем сработала сигнализация.
– Сигнализация у Коновера?!
– Нет, к нему в дом никто не залез. Это другая сигнализация. Датчик опасных концентраций газа в окружающем воздухе. Наверное, у него утечка газа. Но хозяйка сказала, что ничего страшного не случилось.
– Хозяйка?
– Ну да. Миссис Коновер!
– Никакой миссис Коновер нет, – побледнев, прошептала Одри.
– Ну не знаю, – пожал плечами Манди. – Так она себя назвала…
Но ринувшаяся к дверям Одри уже его не слушала.
19
Тодд Мьюлдар немедленно вскочил на ноги. Вслед за ним поднялись Айлерс и Файнголд. Они вежливо улыбались, но не могли скрыть растерянности.
– Ничего, если я с вами посижу? – буркнул Уиллард Осгуд.
– Мистер Осгуд! – воскликнул Мьюлдар. – Какая приятная неожиданность! Видите, – повернувшись к Нику, добавил он, – настоящие хозяева всегда держат руку на пульсе!
Не обращая внимания на Мьюлдара, Осгуд занял место во главе стола.
– «Стрэттон» продан не будет, – заявил Ник. – Его продажа не пойдет на пользу ни ему самому, ни «Фэрфилд партнерс». Мы пришли к такому выводу, внимательно изучив текущие экономические и финансовые показатели. Мы – это мистер Осгуд и я.
– Можно мне сказать? – воскликнул Мьюлдар.
– Мы упускаем уникальную возможность, – пробормотал Скотт Макнелли. – Второй такой может не подвернуться.
– Возможность чего? – спросил Ник. – Возможность все погубить?
С этими словами Ник повернулся к Стефании Ольстром:
– Прошу вас! Вам, конечно, некогда было подготовить слайды, поэтому давайте по старинке!
Стефания разложила бумаги из своей папки на три отдельные стопки.
– Действия, о которых пойдет речь, наказуемы и подпадают под действие статьи 43 закона о даче взяток иностранным должностным лицам от 1999 года, международного закона 1998 года о пресечении взяточничества и честной конкуренции, статей о мошенничестве с ценными бумагами, статьи 10 пункта «б» закона о торговле ценными бумагами 1934 года и под судебное постановление 106-5… Я еще не успела как следует ознакомиться с соответствующими разделами прецедентного права, но, конечно, нарушена статья 136-5 закона о ценных бумагах, судебное постановление 1362–1, а также… – с отчаянием в голосе продолжала Стефания.
– Благодарю вас, – перебил ее Ник. – Уверен, что общая картина уже ясна.
– Да, – буркнул Осгуд. – Дино Панетта в Бостоне сказал мне то же самое.
– Но это же нелепо! – воскликнул, то бледнея, то краснея, Мьюлдар. – Эти обвинения не обоснованы! Я протестую!
– Слушай, Тодд! – со страшной гримасой на лице рявкнул Осгуд. – Если хочешь, можешь ловить рыбу, насадив на крючок свои яйца, но я не позволю тебе губить нашу фирму! Вчера вечером я спрашивал себя о том, где я просчитался. Но, на самом деле, просчитался не я, а ты, когда игнорировал наши правила и вложил огромную сумму в микрочипы. Кто дал тебе право распоряжаться такими большими деньгами? Из-за тебя наша фирма чуть не обанкротилась! А потом ты решил спасти ситуацию, быстренько продав «Стрэттон». Хотел этими деньгами заткнуть все финансовые дыры, которые сам же и проделал? Не выйдет! Не выйдет! – стукнув кулаком по столу, громовым голосом повторил Осгуд. – Потому что ты чуть не подвел «Фэрфилд партнерс» под турецкий монастырь! Еще немного, и в наших документах начали бы рыться адвокаты из комиссии по ценным бумагам! Тодд, ты хотел поймать большую рыбу, а чуть не потопил весь корабль!
– Вы преувеличиваете, – заискивающим тоном начал Тодд Мьюлдар. – «Фэрфилд партнерс» ничто не грозит…
– Разумеется, не грозит, – ответил Осгуд.
– Ну вот и хорошо, – не зная, что и думать, пробормотал Мьюлдар.
– Не грозит, – продолжал Осгуд, – потому что мы приняли единственно правильное решение, продемонстрировав, что не имеем никакого отношения к правонарушителям. Как только до нашего сведения дошли их преступные замыслы, мы тут же сделали все возможное, чтобы прервать с ними любые деловые отношения. В том числе мы подали в суд на Тодда Эриксона Мьюлдара за злостно неправомерное поведение по отношению к остальным пайщикам фирмы «Фэрфилд партнерс». Тебе, Тодд, известно, что пай инвестора, обвиненного в таком поведении, безвозвратно отчисляется в общий капитал фирмы.