– Идиотка, – зашептались другие женские призраки между собой, – она всегда была чокнутой. – Даже имени его не знает, а все туда же, в невесты. – Тут они, даже не договариваясь, все разом накинулись на девушку, оторвали ее от креста и с диким хохотом швырнули подальше в раскаленный и шипящий песок пустыни.
То, что произошло потом, довольно трудно описать нормальным языком обычной человеческой речи. Однако, если опустить подробности, – то в мгновение ока эти женские призраки были ну просто-таки разорваны на части осатаневшей до беспредельного безумия девушкой. Она била их и рвала ногтями, грызла зубами. Терзала с силой непостижимой. Словно бы не то, чтобы она сама в ту минуту сошла с ума, а еще несколько таких же буйных, впавших в неистовый маниакальный припадок безумцев, оказывали ей помощь. Со стороны вся эта молниеносная схватка вполне напоминала драку диких кошек. Вот только последствия ее были куда более ужасными. Разорванные на части женские призраки не могли более существовать в виде цельных, хотя и бесплотных субстанций, отчего, обратившись в некую полупрозрачную, такую же как и они сами, вязкую жидкость, плавно стекли на покрытый инеем песок пустыни. Девушка же, не обращая ни малейшего внимания ни на душераздирающие вопли своих подруг, ни на сами последствия своего бешеного припадка, вновь прильнула к кресту. Да так и застыла у него в абсолютной неподвижности. Она была счастлива.
День тем временем постепенно заканчивался и приближалась ночь. Местное светило быстро и как всегда почти вертикально скатилось за зыбкую, подернутую призрачными миражами линию горизонта. После чего на пустыню непроницаемым саваном опустилась кромешная мгла. Она укрыла и тот крест, и девушку, которая все так и стояла, прильнув к нему всем телом. И даже звезды, засверкавшие бриллиантовой россыпью в ночном безоблачном небе, не смогли осветить их беспредельной, счастливой, но абсолютно черной любви.
3. Яма
Наступило утро. И пустыня быстро озарилась яркими лучами нового рассвета. И прекрасен был этот рассвет, как и всегда. Сама же пустыня в тот день совсем не изменилась. Она была, пожалуй, даже какой-то по-особому некрасивой. Серый цвет буквально царствовал над ней, однообразно растекаясь по матовым, волнистым, изменчивым ее формам. А только что проявившиеся черно-серые тени, ниспадавшие со склонов барханов, вполне завершали этот безрадостный, полный неописуемого уныния пейзаж.
Однако рассвет этот как, впрочем, и предыдущий, не был вполне обыкновенным. И если бы только кто-нибудь мог все это увидеть, то заметил бы, что и после этой, второй уже подряд минувшей ночи, в таинственной пустыне вновь появилось нечто. Причем на этот раз не одно. Несколько, ровно восемь таких же черных крестов, как и тот, что появился вчера, темнели мрачными, вызывающими украшениями расплывчатой линии ее горизонта. Кресты эти находились очень далеко от предыдущего и располагались вокруг него. Отличий в них заметно не было никаких: все одинаково черные и совершенно не отражавшие свет. Да к тому же еще, судя по всему, и очень холодные. Что же касалось вчерашнего креста, то он все по-прежнему неподвижно висел над поверхностью пустыни. А несчастная, или счастливая девушка так и стояла на месте не шевелясь, прильнув к нему всем телом. Вот только заметно было, что она очень замерзла. Ведь прошедшая ночь, как и любая другая здесь, была невероятно холодной, да и сам крест был не теплее. Однако она не роптала, не отошла от него, не спряталась под согревающей толщей тяжелого песка. Она его очень любила. И никакие силы природы, как казалось, не могли оторвать ее от этого бездушного, жестокого, но бесконечно любимого ею существа. Но неумолимая судьба распорядилась, как это почти всегда и бывает, по-своему.
Не прошло и нескольких минут после рассвета, как девушка, словно бы очнувшись от того полузабытья, в котором пребывала, стала оглядываться по сторонам. А затем и неуверенно посмотрела на крест. После чего робким, непонимающе-удивленным голосом спросила: «А почему ты поднимаешься, милый? Ведь я теперь почти не достаю до тебя». И действительно, ноги девушки стали сначала медленно выпрямляться, потому что до сих пор она стояла едва ли не на коленях, а затем и вовсе оторвались от песка. Она попыталась было дотянуться до верхушки бархана хотя бы на цыпочках, но не смогла. Вот она уже полностью повисла на кресте и вновь, словно бы в недоумении проговорила: «Милый мой, прости, но долго я так не смогу». После чего опять и изо всех сил прижалась к кресту. Однако крест не опускался. Но и не поднимался. Он все по-прежнему висел в воздухе неподвижно. Как оказалось, это сама поверхность пустыни стала медленно, почти незаметно для глаза проседать под ним. Словно бы некая таинственная, но очень могущественная сила не то чтобы вдавливала песок вглубь. Она словно бы убирала из-под него опору. Отчего и песок, и барханы из него состоявшие, стали постепенно осыпаться туда вниз и все сильнее проваливаться.