— Кажется, бабушка что-то такое говорила… — смутился Синяков.
— Раззява твоя бабушка! Кто же годовалое дитя сливой угощает! И таких примеров, прямо скажу, не счесть. Коклюш, скарлатина, бешеные собаки, замыкание электропроводки, выгребная яма, крысиный яд, соседские дети-бандиты, пьяные водители. Думаешь, легко мне было? А потом, когда ты подрос? С косточкой или, там, с бешеной собакой это еще цветочки! Ты драки свои припомни! Тебя сто раз могли прибить или искалечить! Кто тебя выручал? Между прочим, у всех твоих врагов тоже духи-покровители имелись! Кое у кого даже по нескольку!
— Верно. Сначала мне везло, — вынужден был признаться Синяков. — Спасибо тебе… Да только потом, лет этак с тридцати, все почему-то наперекосяк пошло. Почему бы это?
— Когда ты сам на себя рукой махнул, мне обидно стало. Столько сил впустую потрачено! Сколько надежд рухнуло! И что я, кстати говоря, с этого имела? Хоть какую-нибудь благодарность, хотя бы слово доброе! Фигушки! Другие-то своих духов регулярно ублажают! И вином, и табаком, и маслом! И собственной кровью! Ты же на меня плевать хотел!
— Прости, я и знать про тебя не знал…
— А догадаться трудно было? Как же! — с издевкой воскликнула щука. — Ты ведь уверен был, что сам всего добился! Своим умом! Своим талантом! Своей силой! Своим мужским хозяйством! Дурак! Тупица! Слабак! Импотент! Мне за тебя отдуваться приходилось! И на ковре, и на футбольном поле, и в институте! Даже в постели! Это я твоих баб до экстаза доводила! Собственными средствами! Нужно мне это? Ну скажи? Я ведь тоже живая тварь! И любить могу, и ненавидеть! И свободой воли обладаю в полной мере! Зачем ты мне такой сдался?
Потрясенный этим монологом, Синяков даже не стал искать оправданий. Одно дело корить за ничтожество самого себя, а совсем другое — выслушивать критику из уст столь авторитетного существа, как дух-покровитель.
— Выходит, не сложились у нас отношения… — вздохнул он наконец. — Зачем же тогда ты меня здесь подкарауливаешь?
— Ой, я умру! Где — здесь? Как это ты себе все представляешь? Вот, значит, я, вот — ты, а там, неподалеку, скамеечка, на которой ты только что вино хлестал, так?
— Примерно… А разве нет?
— Ну и дела! — Щука взмахнула хвостом так, что окружающий мир вспыхнул грандиозным фейерверком. — Нет тебя здесь! И меня нет! И места этого нет! Не было, нет и никогда не будет! И еще неизвестно, вернешься ли ты на свою скамеечку!
— Ты мне толком объяснить можешь? — взмолился Синяков. — Где я? Кто я? Сон это? Бред?
— Нет, миленький, это явь! Реальность! Только совсем-совсем другая! И даже не пытайся в этом разобраться. Рано еще. Не готов ты. Радуйся, что вообще сумел сюда попасть… Хотя чему тут радоваться! Пропадешь ведь… И даже уху из тебя не сварят. Мелковата рыбка…
— Это опасное место? — догадался Синяков.
— Еще как!
— Пожалуйста, не бросай меня.
— А что я могу? Это тебе не срединный мир. Тут только попробуй рыпнуться… Кстати, обрати внимание, тобой, похоже, уже заинтересовались.
С другой стороны к Синякову приближались два вечно голодных, лупоглазых окуня, между которыми крутился шустрый, колючий ершик.
А между тем события шли своим чередом не только в одной из ипостасей нижнего мира, куда по собственной глупости угодил Синяков (ну что, спрашивается, с пьяного человека взять?), но и в так называемом срединном мире, а именно в той его точке, которая именовалась парком культуры и отдыха имени Диктатуры пролетариата.
К скамейке, где бесновался какой-то не то поддатый, не то обкуренный мужик, приближался милицейский патруль со служебной собакой на поводке. Согласно существующим правилам в столь криминогенном месте, как знаменитые «Джунгли», да еще в ночное время, патруль должен был состоять не менее чем из четырех человек. Однако считалось, что четвероногий друг с успехом может заменить парочку двуногих.
— Глянь, Леха, — сказал старший наряда. — Ну и фраер! До того набрался, что на бутылках чечетку выбивает. С проспекта слышно. Вот народ пошел!
— Ты поосторожней, — буркнул его напарник, который на учебных занятиях получил недавно травму носа и теперь очень берег эту часть тела. — Сейчас он как запустит в нас этими бутылками…
— В землю зарою! — ответил старший, назначенный на эту должность совсем недавно и потому не устававший демонстрировать служебное рвение. — Собакой затравлю! Джера, вперед. — он отстегнул поводок.
Однако немецкая овчарка Джера, чемпионка своей породы, неоднократно бравшая призы именно за агрессивность, повела себя более чем странно — поджала хвост, жалобно заскулила и попыталась спрятаться за спиной хозяина.
— Что за херня! — удивился тот. — Не отравилась ли она? Вот будет номер! Говорил же я тебе, не корми ее биг-маком.
— Пошли лучше назад, — набычился Леха. — Ну что с этого гаврика возьмешь? Бич какой-то… На штраф не наскребет.
— Все равно проверить надо, — настаивал старший. — А вдруг он в розыске… Тем более наркоман. Чуешь, как «планом» пахнет?
Сказав так, он направил на подозрительного субъекта фонарик. Тот на присутствие милиции до сих пор никак не реагировал, однако под лучом света перестал судорожно дергаться и как бы окаменел.
А затем медленно поднял свой взор на тех, кто посмел потревожить его. Истошно завизжала собака…
— Они что, сожрать меня хотят? — Синяков с беспокойством наблюдал за маневрами окуней.
— Само собой, — ответила щука.
— И даже тебя не боятся?
— Меня они видеть не могут. А в каком облике они видят тебя, я, честно сказать, даже не представляю.
Ёршик, словно почуяв неладное, поотстал, но окуни явно не желали менять своих злодейских планов. Интересно, за кого именно они принимали Синякова, измененного нижним миром до потери человеческого облика? Неужто за жирного червячка? Или за аппетитную гроздь лягушачьей икры? Синяков вспомнил знакомого рыбака, говорившего, что если бы окуни вырастали хотя бы до размеров хорошего леща, в наших реках и озерах давно не осталось бы другой рыбы.