— Вот, глянь!
Леденцов подошёл к карте, расцвеченной синими кружочками. Они рассыпались почти равномерно, но в одном месте сбежались плотно в ярко-синий вытянутый овал, похожий на гроздь винограда «Изабелла».
— Я решил заняться не Ивановым и Петровым, а проблемой. Собрал по детским комнатам материал на трудных подростков. Мелкие кражи или склонность к ним, выпивки, спекуляции… И пришла мне фантазия этими кружочками нанести адреса ребят на карту. И что вышло?
— Большинство их живёт в одном микрорайоне.
— Но почему? Их же не нарочно туда вселяли.
— Не знаю, товарищ капитан.
— Вот и я не знаю. А ты говоришь, супермен.
Леденцову ни о чём не хотелось думать, кроме своей истории, — она напоминала о себе ежеминутно пульсирующей болью в темени.
— Приказываю, — сказал Петельников тоном, в котором никакого приказа не было. — Боря, возьми нашу машину и поезжай на рентген. Пусть глянут, цел ли интеллект.
— Хорошо, Вадим Александрович.
11
Петельников знал её курс, имя и адрес. Деканатская секретарша глянула в какой-то журнал, вывела инспектора в коридор и указала на стройную и светлую девушку, стоявшую в толпе студентов. Группа сдавала экзамен. Наташа училась, как ни в чём не бывало.
Оставалось ждать. Инспектор вышел на улицу, на свежий воздух, и сел у входа под кустом обломанной сирени. Допустим, эта Наташа не пойдёт сдавать первой, но и последней вряд ли. Где-нибудь в серединке. Час-полтора он посидит. Но инспектор забыл про братское правило студентов — никому не уходить, пока всё не сдадут.
Минул и час, и полтора. Над городом отплясал лёгкий дождик с ворчливой далёкой грозой. Лакированно заблестела обломанная сирень. Отяжелела его замшевая куртка, ибо он не спрятался, понадеявшись на эту обломанную сирень. Мокрый асфальт заиграл, как море: свинцовел от низкой тучи, блестел от павшего солнца и голубел от куска синего неба.
Петельников смотрел на вечерние улицы и думал, что город — гениальное изобретение. Удобно производить продукцию, поскольку всё сконцентрировано. Жизнь комфортабельная, как у Христа за пазухой, — свет, энергия, тепло, вода, информация и развлечения подаются прямо в квартиры. На улицах транспорт, фонари, реклама, народ… Нет одиночества. Не слышно сил природы, и не видно бездны космоса. И бога нет, потому что он на небе, но из-за стен и неба не отыскать. Шумит город…
Его мысли перебила Наташина группа, наконец-то покинувшая институт. Они галдели и кричали, как чайки в порту. Инспектор шёл за студентами, не зная, в каком порядке они будут разбредаться. И будут ли, — не завалятся ли всей компанией в кафе «Гномик» и не скинутся ли на десяток пирожных; не пойдут ли в недалёкий подвал и не возьмут ли по кружке пива… Но студенты шли и галдели, взвинченные экзаменом.
Через квартал их группа, ползущая единым живым существом, начала подтаивать — по одному, по двое студенты терялись в боковых улицах и на транспортных остановках. Петельников терпеливо шёл, поглядывая за Наташей. Она отделилась у сквера — значит, шла домой. Инспектор прибавил шаг…
Он знал десятки способов познакомиться с человеком и сотню мог сочинить на месте, в зависимости от обстановки. И сейчас бы инспектор придумал что-нибудь изящное этой Наташе. Но она вдруг легонько подпрыгнула и свободно помахала сумочкой — просто так, от радости, от сданного экзамена.
Петельникова резанула сильная злость. Скачет по-козлиному, то есть по-козьи, а у Леденцова голова разламывается.
Почти нагнав её, инспектор рокочуще приказал:
— Остановись мгновенно — ты прекрасна!
Наташа остановилась мгновенно, подняв плечи и пригнув голову, словно ждала удара в спину. Когда она повернулась, то удивлённый инспектор увидел страх в глазах и в дрожащих губах.
— Не прикасайтесь ко мне!
— И не думаю.
— Я сейчас закричу…
— Потому что неверно цитирую классику?
— Ребята, спасите меня, — Наташа отшатнулась от инспектора к прохожим.
Четверо парней непонимающе оглядели высокого молодого мужчину во влажной замшевой куртке.
— Он пристаёт, — чуть не заплакала Наташа.
Тогда ребята окружили инспектора непробиваемой стеной — в спортивных куртках, лет по семнадцать, брови нахмурены, губы сжаты… Один, невысокий, светло-вихрастый, как стружка, звонко спросил:
— Почему пристаёшь?
— Даже к рецидивисту следует обращаться на «вы», — вежливо посоветовал инспектор.
— Ребята, он рецидивист, — догадался один из них, стоявший за спиной Петельникова.
— Тогда ему подправим вывеску, — решил другой, плечистый за двоих, с тёмной чёлкой, косо секущей лоб.
— Чайником по морде? — заинтересовался инспектор.
От этих слов Наташа вскинула голову, как от нестерпимого света.
— Почему чайником… Мы приёмчики знаем, — уверил темночелочный.
— Ребята, приёмчиками меня, нельзя — это будет самосуд.
— Сведём в милицию, — решил светловихрастый.
— А где милиция? — спросил парень из-за спины.
— Я покажу, — пообещал инспектор.
Ребята насторожились, удивлённые его покладистостью.
— А вы… сами хотите в милицию? — темночелочный парень смотрел подозрительно.
— Братцы, — с чувством заговорил инспектор, — вы никудышные психологи. Это же моя жена.
— Правда? — спросил светловихрастый.
Она несогласно покачала головой.
— А я докажу, — вроде бы разозлился инспектор и подступил к ней почти вплотную. — Она студентка второго курса Политехнического института. Так?
Наташа покорно кивнула.
— Сегодня сдала экзамен. Так?
Она кивнула.
— Звать её Наташа.
Она кивнула.
— Живёт на улице Юности, дом тридцать, квартира восемь. Так?
Она кивнула.
— Короче, братцы, муж и жена — одна сатана.
Ребята дружно хохотнули, расклёшили своё железное кольцо и пошли.
— Братцы, спасибо! — крикнул инспектор вдогонку.
— За что? — спросил кто-то из них.
— За бдительность…
Наташа смотрела на него обречённо. Слегка подкрашенные губы дрожали от бессилья. Прядка волос надо лбом была влажной. А ведь она не попадала под дождь — она в это время сдавала экзамен.
— Я позову милицию, — прошептала она, озираясь.
— Милиция здесь, — решился инспектор на открытую работу.
Он достал удостоверение и показал. Она разглядывала малиновую книжечку с какой-то оторопелостью, переводя недоверчивый взгляд с фотографии на Петельникова.
— Вы настоящий инспектор уголовного розыска?
— Натуральный. У меня даже замша натуральная.
— А Боря?
— Ещё натуральнее, потому что рыжий…
Наташа вдруг обмякла, словно под ней пропали ноги. Петельников обхватил её за плечи и повёл к скамейке в подвернувшийся скверик. Она тихо села и тихо заплакала, загородившись от инспектора и от города распущенным розовым платочком. Вадим Петельников ждал конца этого искреннего плача — он знал, что после таких слёз говорят правду.
А город шумел. В нём жилось комфортабельно, ибо свет, тепло, энергию, воду, информацию и развлечения подавали прямо в квартиру. На улице реклама, народ, музыка… Но в городе можно выплакать все слёзы на людной скамейке и никто не спросит, зачем они и почему. Уж не потому ли чужие слёзы не интересуют людей, что в квартиры легко подаются свет, тепло, энергия, вода, информация и развлечения? Впрочем, он не прав — те четверо ребят заинтересовались бы.
Но и сам инспектор смотрел на эти слёзы спокойно, как на киношные. Запоздалые это слёзы, покаянные.
Наташа отняла платок и увидела шумевший город. Её синие просветлённые слезами глаза оробело глянули на инспектора:
— Я очень слабый человек…
— Все мы слабые, — благодушно согласился он.
— Вы таким не кажетесь.
— Я свою слабость научился убивать.
— А я не научилась. Знаете, мне легче всего говорить с людьми по телефону. Тогда они не давят на меня взглядом, какими-то волнами. Меня обсчитывают кассирши, обманывают на рынке. Дали мне котёнка, уверили, что котик, — оказалась кошечка. Вчера вместо натуральной шерсти купила синтетическую. Я боюсь сдавать экзамены, хотя всё знаю. Раздаю стипендию. Меня считают доброй, но я просто слабая…