– Сейчас выберем жертву, – шептал Зак. – Вон девушка идет… А вон еще лучше девушка…
День стоял один из таких, которые никак не могут успокоиться. Мы решили побродить среди людей и отправились домой с пересадками: сначала на метро до Ливерпульского вокзала, а потом северо-восточным поездом в графство Эссекс. В подземном вагоне Зак совал мне шоколадные орешки: у него постоянно карманы набиты сладостями, даже на лекциях умудряется мусорить в тетрадь сухим печеньем. Но он всегда отвечает за чай – в этом хорошее. У Лэсси и Энджи есть любимые конфеты; одни бисквиты им нравятся, другие – нет. Мне этого не понять! Я ем все, что Зак предложит и что сама найду, только чай никогда не пью с сахаром. У меня интересовались причиной такого парадокса, а я и сама не знаю.
Вот этими шоколадными крошками хотелось мне настроить себя на хороший лад. Но когда мы выходили из метро, на меня внезапно наехали тележкой.
– Извините, – раздалось слева. Внизу что-то треснуло. Я стала лихорадочно осматривать обувь. Зимние ботинки были принципиально красного цвета и велики мне на один размер, отчего им, конечно, не было цены. И теперь от всей этой красоты отвалилась половина подошвы, уродливо щетинясь обрывками ниток.
– Ботиночек просит кушать? – весело спросила Валенсия. Впереди разъезжались, брызгая водой, автоматические двери.
– Лэсси, подожди, – воскликнула я прерывающимся голосом, – мне только что ободрали! На улице заливает: я промочу ноги и заболею…
Она только рассмеялась:
– Поздравляю! Я однажды летом, в дождь, надела новые туфли. Они, конечно, намокли, и пришла я домой без каблуков…
– Да ты не глючь, – она схватила меня за рукав и потащила на улицу, где нас уже заждались и потеряли. – Отдашь в ремонт.
–Покажи, что случилось, – кричал Зак. Мне было так стыдно, что я только отмахнулась.
–Отдашь в ремонт, – как эхо, успокаивала Анна. – Наденешь пока белые сапоги. Все равно наступает похолодание.
С мокрыми глазами я обернулась и посмотрела на двери, откуда выходили и множились эти чужие люди в чужой стране, которые топтали мою красоту. Я, как драматический актер, который устал от шума и кривит губы за сценой, а все, что было, на самом деле с ним не было. Смотрю сквозь воду и словно исчезаю для всех – портрет несуществующего человека. Это все максимализм, все роли – внутренние роли каждый день. Мне начинает казаться, что непрестанное мое расстройство – тоже роль, состоявшаяся карьера в оптимистической трагедии. Я брожу на порыве души! На изломе!.. Только быт способен убить меня, меланхолия, отсутствие всяких эмоций…
– Шатти, пойдем, – звучит рядом приятный голос Энджи, – пойдем домой.
Она опять, как малого ребенка, уложит меня в постель, будет рассказывать о своей жизни – раз и навсегда смирившийся со всем человек. Опять будет она на фоне окон, только она, олицетворение всех нас – Мигеля и меня – олицетворение странной любовью…
Тишина была в ее образе, тишина дремлющей страсти, тишина собственной глухоты, болезни и промежуточного покоя. Тихо было возле окон. А Зак утащил к себе в комнату магнитофон и слушал ТАТУ до такой дури, что приходили соседи и интересовались именами исполнителей.
7. …А все кругом давно уснули. И я лежу, меня колотит в холодном поту и в слезах. Закрываю глаза и улыбаюсь до ушей – и еще дальше. Прихожу в себя – а вокруг огни из соседних домов. Мне так хорошо – наверное, я в экстазе. Вдруг становится как-то жарко, я раскрываюсь – сразу такой приятный холод. Чувствую, что надо перевернуться, – наконец мне это удается! Ложусь на живот и зарываюсь лицом в подушку; чувствую, что он тут, рядом со мной, прямо вокруг меня; чувствую даже то, что чувствует он. Вдруг мне так захотелось спать – просто кошмар! Засыпаю и все улыбаюсь, а по щекам стекают слезы. Сплю! Ой, он мне снился всю ночь! Я раза два просыпалась и осознавала, что он мне все еще снится, причем совершенно без сюжета. Сплю часами, а перед глазами одно и то же: он, в черном костюме, бродит по пустынным и пыльным дорогам (в поле, что ли?!), вот все идет и идет, и все улыбается и улыбается, улыбается и улыбается. Закрывает глаза и все улыбается. Его уже из стороны в сторону качает! Ненормальный какой-то…
Как жаль…, но что-то внутри меня сошло с ума… И я не помню, чтобы мне было жаль. Это странная последовательность времен, когда ты стареешь изнутри. Ты можешь считать дни, прошедшие «с тех пор» – и вдруг оказывается, что это было так давно! То, чего не было – оно все-таки произошло – со всей своей болью и радостью, в первый раз и в пустой постели. Это словно прошлая жизнь, которая может начаться сначала – потому что душа вдруг ничего не забыла. Я ведь не знаю, где я, стоящая перед зеркалом! Судьба расколота надвое, и я держу две нити в руках: по одной постоянно убегаю вперед – так, что саму себя уже не вижу, а на другой все время повисаю и срываюсь. Из-за этого каждый поворот приходится совершать дважды как планируемое и запланированное. И я, отставший на мокрой веревке, обречен знать, что будет, поскольку знаю, что именно случилось на лучшем моем пути. Я чую грядущее и боюсь его до ужаса – слишком много меня сразу отдается лучшей половине жизни (ее называют еще мечтой!), поэтому пережить заново никогда нет сил и смысла; кажется, уже сделала все, что могла. Так получается, что осуществленные, «пережитые» мечты всегда больнее – но не мучительно, а измученно…