Он зашлепал по полу босыми ногами, огибая кровать. Вновь глухо зазвучал где-то его голос, временами прорываясь с неожиданной силой и обрушиваясь на уши пронзительными словами.
– Валенсия тоже спит. А я не могу входить в ее комнату. Ты же знаешь, что мне все запрещают…
– Заки, умоляю… Если я не высплюсь, то весь день буду ни живая ни мертвая. Ну пожалуйста, сделай что-нибудь сам…
– Но что же мне приготовить?
– Не знаю… Купи полдюжины яиц и пожарь яичницу…
Когда в ранние часы будят по пустякам, засыпать снова – настоящая отрада, потому что чувствуешь, как засыпаешь, как изнемогаешь от желания смежить веки, укрыться с головой, ни о чем не думать – и в буквальном смысле делаешь в этот момент все, что хочешь… А если бы Зак сказал: «Вставай! Уже семь часов»? Я не гоню прочь подобную мысль – я смеюсь над ней, торжествую. Как же по сравнению с настоящим удовольствием безобразно это прошлое и будущее! И недоумеваю, как только у меня всегда хватало сил подняться, кажется, сейчас бы точно не хватило…
Оранжевый цвет перед глазами – от окон пахнуло теплом, запахом солнечных лучей, сквозь сон становится весело. Странное возникает ощущение, когда высыпаешься – немного ленивое, немного счастливое, чуть голодное, и почему-то все время хочется вздыхать. Организм долго-долго вёз меня в неизвестном направлении, в темноте, в неведении, в полном подчинении, потом остановился, притих, будто наехал на непреодолимую преграду; нажалась невидимая кнопка – и делай дальше, что хочешь! С размаху влетаю в жизнь! Сейчас ещё чуть-чуть полежу, и глаза, наконец, нормально откроются – без светобоязни и помутневшего зрения. Я увижу яркие желтые стены и фрагмент неба над крышами – голубого и безоблачного, потому что солнце вот уже сколько времени светит сквозь ресницы оранжевым светом…
– Э-эй…
Я просыпаюсь, и любой звук теперь – музыка. Она гладит меня тонкими пальцами по бровям, будто рисует, создает, но это уж давно законченное произведение, пригодное лишь для созерцания. И взгляд у нее сейчас умиленный, но спокойный, с дрожащим чувством, – отчего кажется немного грустным. Все знаю наизусть.
Когда я, наконец, решилась взглянуть на мир, то первое, что увидела, было изображение Мигеля: Анна размахивала надо мной портретом. Тогда я подняла голову и поймала губами его лицо.
– Привет, малыш… Какой ты крошечный на этой фотографии.
Энджи засмеялась и принялась совать его в постель.
– Анна, на нем уже высохли мои слезы? – спросила я театральным голосом. Она покачала головой:
– Хоть бы рамку завела… Совсем портрет угробишь!
– А почему он такой холодный?
– В отличие от тебя он давно уже встал и даже успел сходить со мной в библиотеку. Съездил в твоей тетрадке…
– Какой ужас!
– И упал на пол…
– Ещё ужаснее! Лицом в грязь. Пойди и умой его!!
– Шатти… Намокнет…
– Вытрешь!
– Испортится…
– Будешь отвечать!
Тут портрет скрылся куда-то с глаз долой в складках одеяла, а я принялась ныть.
– Не хочу вставать. Мне придется заняться гимнастикой и 60 раз махать ногами. Каждое утро мечтаю ничего не делать – и все равно делаю, как заведенная… Который час?
– Почти одиннадцать.
– Мне кажется, здесь когда-то был Зэкери.
– Не видела.
– По-моему, я совершила глупость. Я отправила его на кухню.
– И что особенного ты ему заказала, с чем он может не справиться? Свадебный торт?
– Ах нет, боже мой… В страшном сне я не ела его тортов!
– Пойду взгляну?
– Нет, останься. Я попрыгаю…
Мы решили пораньше поехать в город и прогуляться по магазинам – правда, без денег, но зато со множеством материальных планов на будущее. Я все мечтаю, что когда-нибудь разбогатею и накуплю массу необходимых вещей за один раз, вернусь домой с пакетами, и мы до ночи будем разворачивать, разворачивать… Хочу свой дом – и чтобы все в нем было новое. Наверное, мне хочется шикарного интерьера – что может радикально поразить новизной, как не то, чего никогда раньше не было? Я люблю смотреть на шкафы, огромные и вместительные, в которых можно спрятаться, с зеркальными дверцами, чтобы я видела себя со всех сторон, как в спортзале. Насколько люблю свободу, широкие природные ландшафты, настолько же нуждаюсь в каких-то заборах, стенах, тесных пещерах… Для каждой забавы – свои пределы. Но неужели это только игра – или постепенно стало игрой, когда я не наигралась? Не я ли глаз не могла отвести от кроватей под зажженными светильниками, с белыми покрывалами и фигуркой плюшевого мишки между подушками? – все они были двуспальными… Совсем не получалось представить узкой свою постель. А ещё у меня всегда была мечта вставать рано и кормить мужа… Я едва поступила в первый класс – совершенной дикаркой, без понятия о правилах и долге, только боязнь и делала из меня приличную девочку; учиться я тогда совсем не умела, а только мастерица была мечтать да фантазировать – и вот, в семилетнем возрасте, сидела нередко и представляла, как кормлю своего мужа. Однако, готовить хорошо я никогда не умела – может быть, оттого, что мужа не было.