Телефон снова зазвонил, и Ленка накрыла голову подушкой. Сейчас еще слушать, как папина бывшая почти жена молчит в трубку. Боится, что он уйдет в рейс и уже полгода ничего она ему не скажет. А он ей.
И еще это платье…
Телефон протрещал, заикнулся и умолк. И сразу зазвонил снова.
Платье вышло очень красивое. Узкое, в талии отрезное и с вшитым широким поясом. Воротник стойка. Все швы отстрочены желтой ниткой, на коричневом просто класс получилось. И впереди на вырезе кожаный черный уголок. Ясно, что Валечка теперь всю зиму будет мозги полоскать за это платье, но покупать школьное страшилище денег нет, да и носить его Ленка все равно не будет. Не будет и все.
Она кинула подушку и встала. Ушла к телефону, сорвала трубку и рявкнула:
— Але!
— Лен, — сказал далекий Рыбкин голос, — Лен…
— Оля? — Ленка вдруг испугалась, прижала трубку к уху, — ты чего там? Оль. Что случилось?
— Давай сегодня на дискарь?
— Меня мать придушит, ты что. Сегодня ж среда. Потерпеть не можешь, до субботы?
— Лен…
Голос становился все тише и потеряннее. И Ленка подумала с испугом, что-то там правда, серьезное.
— Ну. Ну, ладно, я попробую. Скажу чего. Ну. День рождения может? У… у Инки допустим. У них телефона нет.
— Да. Да! А еще вина надо, Лен. Давай купим вина. Две бутылки.
— Олька, ты с дуба упала, точно. У нас завтра контрольная, первым уроком. Ты… Ладно. Не реви. Мне щас прийти к тебе?
— Я обед варю, — прорыдала Оля, — не-ет, в-в восемь давай, внизу.
В семь вечера Ленка быстро цокала каблуками, но не к Рыбкиному дому, что там делать, целый час. А просто бежала вокруг вечернего сквера, выбирая места, где уже светили фонари, чтоб не нарваться на какую пьянь. Думала, выйду к автовокзалу, там в кассах посижу, где пассажиры. И после уже к подъезду.
В здании автовокзала села на длинную скамью, расправляя полы плаща. Она его не любила, но мама заставила надеть, потому что вечерами холодно и будете там на остановке стоять, когда от Инночки, и не забудь, купи цветов, сейчас астрочки недорогие…
— Мам, — сказала Ленка, выходя, — у Инки тех астрочек полный огород. Да не волнуйся, мы с Олей вместе приедем, к одиннадцати я уже дома.
Теперь, сидя под огромной финиковой пальмой, клонящей длинные веера листьев, она волновалась сама. Ужасный был у Рыбки голос. Наверное, что-то случилось там с ее Ганей. И нужно будет Ольку утешить, а еще нужно сбегать в тот дальний магазинчик, где они покупают сухарик, и не нужно две, куда им две, одного огнетушителя вполне хватит.
И, еле дождавшись назначенного времени, кинулась в темный проем между домами.
Оля стояла там, переминалась, держа локтем сумочку. Глядя в маленькое зеркальце, красила губы, и помада в свете тусклой лампы казалась черной.
— Оль?
— О, пришла, — бодрым голосом обрадовалась убитая горем подруга, — ну класс, а мне так влом стало дома торчать, думаю, ну чего мы сидим…
— Оля, ты балда. Я думала, у тебя тут горе.
В почти пустом автобусе Оля привалилась к плечу надутой Ленки, ухватила удобнее сумочку с торчащим из нее горлышком бутылки.
— Не дуйся. Квакнем, я тебе все расскажу. Викочка там что? Не звонила?
— Звонила. Обиделась, что мы сегодня идем. А она не может.
— И хорошо. У меня к тебе разговор, а не к Семки.
По черному парку Ленка бежала, подламывая каблуки и сдавленным голосом рыча в целеустремленную спину Рыбки:
— Да подожди уже! Черт, О-ля, заколебала ты скач-ка-ми свои-ми. Темно!
— Тут! — торжественно сказала та, замерев у толстого ствола, где приткнулась кособокая лавочка.
Ленка выдохнула с облегчением.
— Нет! — решила Оля и исчезла в черном кустарнике, треща и хрустя ветками.
— Ы-ы-ы, — ответила Ленка, пробираясь следом.
Наконец, самый темный и тайный угол был найден, и Оля, пошебуршась в кустах, выдернула оттуда дощатый ящик, установила на крошечной полянке и уселась, хлопая рядом ладонью и настороженно глядя на светлую диагональ парковой дорожки. Сбоку высоко висел фонарь, мигал лениво, освещая кусочек Олиного лица с впалой щекой, укрытой пушистыми прядками. Блестел на круглом боку зеленой бутылки.