Палец двинул по столу бумажку с крупными буквами.
— Сочинение на тему «Мы твои, революция, дети». Походишь в библиотеку, торопиться не надо, в середине декабря сдашь.
Ленка, прислонив дипломат к ножке стула, подошла, беря в руку листок.
— Ну? — спросила Лидия Петровна, вынимая из воротника массивный подбородок.
— А? — глупо переспросила Ленка, уже вся в тоске, видя себя в пустых кабинетах после уроков, и в библиотеке с подшивками революционных газет.
— Ты согласна?
Темные глаза пристально ждали ответа. Ленка молчала, пытаясь сообразить хоть что-то. Как Семки говорила в таких случаях «ты как пыльным мешком из-за угла трахнутая»…
Медаль? Золотая медаль? Да за последние пару лет никто никогда ей особо хорошего и не говорил, в школе. Ставили оценки, садись, Каткова, пять, садись, четыре. Иногда ловила трояки, это там, где в сочинениях ставила Элина дробью, первая оценка за грамотность, а вторая — за содержание. Вот содержание чаще всего русачку не устраивало, потому что Ленка, соскучившись писать дежурные слова о тяжкой доле героев в царской России и о радостном светлом их будущем при коммунизме, иногда катала, что хотела, добавляя в конце, что это ее, Елены Катковой личное мнение, извините, конечно. Ей страшно хотелось Элину взбесить, пусть бы оставила после уроков и что-то сказала такое… человеческое. Да хоть бы спросила когда: Лена, ну ты почему так. Зачем написала? Но ответом на вольнодумство были кислые трояки и непойманный взгляд русачки. Да и ладно, думала тогда Ленка и, выходя из школы, выкидывала кислое из головы.
За порогом была совсем другая жизнь. Даже две других жизни. И одна такая же кислая, дома, где папа курил у кухонного окна, покашливая и стараясь не слушать маминых горестных жалоб, а зато другая — полная ярких вспышек, смеха, вечерних щекочущих опасностей и страстных влюбленностей… Куда там школе с ее политинформациями и торжественным враньем с фанерного президиума в актовом зале…
— Значит так, — сказала директриса в ответ на ленкино молчание, вставая и складывая папку, — ты подумай. И скажешь мне, когда напишешь сочинение. Поняла?
— Я могу отказаться? — удивилась Ленка.
Обе, вздрогнув, повернулись — устав ждать, дипломат, наконец, громко свалился плашмя. Директриса пожала плечами, из-под пиджака выперло пышный мохеровый свитер. Она подцепила его снизу, натягивая и поправляя.
— Конечно, можешь.
— Да… Я подумаю, Лидия Петровна.
— Иди.
Ленка медленно пошла к стулу, подняла дипломат и шагнула к двери. Взялась за ручку, все еще ожидая, что крупная женщина с вишневым начесом и толстыми плечами, усаживаясь за стол, скажет еще что-то… Что-то человеческое. Но та, выбрав с полки другую папку, уже раскрыла ее и опустила начес.
— До свидания, — сказала Ленка начесу и вышла. Проскочила мимо Оли Карамели и с облегчением притянула тяжелую дверь.
В полутемном вестибюле висели на длинной стене шестиугольные зеркала, и Ленка пошла вдоль, разглядывая себя и поправляя волосы рукой с зажатым листком. Дипломат оттягивал другую руку. Мимо прошаркала техничка тетя Нила, поднимая к старому лицу запястье с часиками. Сейчас будет звонок, с урока. Забегают под ногами первоклашки, дико оря, на подоконники усядутся старшеклассницы, хихикая и разглядывая себя в зеркалах-сотах. Отклячив задницы, кто-то быстро скатает домашнее задание из выпрошенной у отличника тетрадки. А Ленка должна теперь ходить и думать о том, что мы твои, революция, дети… И это надо расписать на десять тетрадных листов, да еще так, чтоб эта муть победила три десятка таких же по выражению Рыбки «херомантий». А в семь вечера за мостом ее будет ждать Ганя… Высокий, с улыбкой, открывающей крупные зубы, с влажным лбом под светлыми перепутанными волосами. Ленка наденет мини-юбку и курточку до талии, она ее перешила из старой, длинной и мешковатой. И они вдвоем куда-то пойдут, скорее всего, просто гулять, поддавая ногами шуршащие листья, а может быть в кино, сразу на две серии. И пусть идет индийская туфта, какая разница, главное, будут сидеть рядом, в темноте, и он ее снова поцелует.
— Каткова, — сказал в ухо хриплый голос, и Ленка вздрогнула, отступая и поворачиваясь. Эдгарчик Русиков шагнул, преграждая ей выход к лестнице. Зачмокал губами, бегая жирным взглядом по сбитому на шее шарфику. Протягивая руки, зашевелил пальцами, будто доил невидимую корову:
— Пошли, Каток на стадион, а? На кониках покатаю, а, Каток? Пц-пц-пц…
Он согнул колени, продолжая шевелить пальцами, пошел к ней на расставленных ногах, похожий на обезьяну, засунутую в дорогой костюмчик с щегольским галстучком.