В вестибюле Ленка остановилась. У светлого окна стоял Саня, черным силуэтом, тугим, как свернутая пружина. Ленка подумала и нерешительно подошла ближе.
— Сань? Ты не думай, там же ничего. Ну… В общем… Там платок и все такое. Как помнишь, в медпункте нам показывала Кузька.
Саня молчал и не поворачивался. И Ленка смешалась, не зная, что еще сказать. И вообще, чего стала говорить-то.
— Иди ты, Каток, — вдруг хрипло ответил Саня, — все вы… одинаковые.
И выругался, громко и грубо.
Ленка горячо вспыхнула, отступая, споткнулась, дипломат стукнулся об ногу. Отвернулась и пошла на улицу, закусывая губу. Подумаешь, герой нашего времени. Страдалец. Все, значит, мы… много сильно понимает…
Но теплое неяркое солнце, клонясь за макушками тополей, вдруг напомнило о времени, а значит, о том, что у нее, у Ленки, сегодня свидание с Ганей. Которого любит Оля Рыбка, и не знает, что Ленка тоже влюблена, и тайком сегодня уйдет, чтоб с ним быть. Целоваться.
Она побежала к остановке, увидела, как из-за угла выворачивает автобус и припустила быстрее. Стараясь не думать о том, что Саня прав, и она тоже такая вот — одинаковая.
Глава 8
— Мечты сбываются… и не сбываются… любовь приходит к нам совсем не так…
Ганя прервался, берясь за острый штакетник разболтанной калитки, побренчал на пальце ключами. В полумраке, разбавленном светом высокого фонаря, блеснули зубы в улыбке:
— Да, Малая? Ну что, зайдем, посидим малехо?
Ленка переступила ноющими ногами и оглянулась. Улочка, набитая разнокалиберными дачными домишками, была пуста и пятниста. Белые стенки казались бледно-желтыми, пожухлая листва на ивах и акациях — серой. И между серым и желтым — резкие черные тени, от кольев заборчиков, от квадратов домов и крыш. Вдоль улочки поддувал ледяной сквознячок, лапая ноги в тонких колготках. А еще ноги сильно болели, уже два часа Ленка с Ганей лазили по вечерним улицам, потому что долго не посидишь нигде — холодно. А в кино почему-то не пошли, и попросить об этом она застеснялась. Она вообще мало что говорила, язык плохо слушался, и боялась сморозить глупость. Только кивала и смеялась в нужных местах. Нет, что-то там начала рассказывать, когда медленно шли пустой улицей мимо длинного портового забора, но Ганя стал мурлыкать, разглядывая дома и деревья, и она умолкла, думая — ему неинтересно.
— Замерзла? — спросил, уже поворачиваясь к ней широкой спиной в толстой вязаной кофте и скрежеща ключом в замке, — счас погреемся.
— Там печка? — удивилась Ленка с надеждой, зябко поводя плечами. Волосы пересыпались холодными прядями по скулам. И тут же подумала испуганно, уже скоро десять, а вдруг станет топить, это ж время. Мать вообще зарежет, а завтра будет молчать, отводя глаза, вроде Ленка заразная.
— Чего? А. Не. Нафиг нам печка, — распахнул калитку и пошел по смутной плитчатой дорожке, между черных кустов. Кинул через плечо:
— Прикрой там.
Ленка поколебалась, стоя одновременно во дворе и на улице. Вспомнила, как пару раз они целовались тогда, давно уже. И как ей было все равно и даже немножко противно. Не то, что сегодня. Еще вспомнила, как наставляла подружек, насчет того, чтоб держались, и ничего не позволяли. Язык у Гани — помело, не зря же Рыбка рассказала про Лильку Звезду, наверняка сам и растрепал, что у них там с Лилькой…
— Ленуся, — позвал Ганя от полуоткрытой двери в маленький беленый домишко.
И она, пойманная этим ласковым, каким никто ее не звал, ну вот Пашка разве иногда, притянула калитку и пошла следом, уже паморочно задыхаясь, так что от страха внутри все щекотало.
В тесной прихожей тускло светила голая лампочка. Ленка прошла, загремев какими-то прислоненными к стене лопатами и граблями. А в единственной комнате стояла темнота, откушенная наискосок падающим в окно зябким светом. Блестела на столе старая клеенка, и стайка посуды на ней — тарелки стопкой, алюминиевый чайник, пара стаканов с длинными бликами по граням. Все такое — холодное, неживое, подумала она, переминаясь и боясь оглядеться.
В темноте зазвенела кроватная сетка, и голос Гани сказал:
— Сюда иди. Да иди, не трону, посидим просто.
Он ворочался, играли раздолбанные пружины, глухо звякнуло стекло. Бутылка, догадалась Ленка. И медленно шагнула, протягивая в темноту руки.
Через вечность, уместившуюся в полчаса скрипов и шорохов, она, неудобно наклоняясь в сторону, отпихнула Ганю, упираясь ему в грудь дрожащими руками. Распухшие губы саднило, сильно колотилось сердце, ныло прижатое его ногой колено.