— Вод-ку най-ду-у-у…
Заголосили дальше, подхватывая гитарный проигрыш. И смеясь, остановились, не расходясь, уже разгоряченные танцами и песней. Ленка кивнула парню, выдирая рукав из его руки, пошла через толпу, разыскивая Пашку. Тронула его за спину коттоновой курточки, отвлекая от стайки барышень у стены.
— Ленуся, — умилился Пашка, неловко поворачиваясь и обнимая ее шею согнутым, жестким от нового коттона локтем, — танцевать?
— Паш. Там Семки. Вика. Ну, с нами которая. Ты ее пригласи, а?
Ленка держала его, чтоб не валился вплотную, но вытягивала шею, приближая губы к уху — Ганя снова орал что-то веселое и очень громко.
— Зачем?
— Ну… ну я потом скажу, ладно? Сейчас пригласи. Пожалуйста.
— Ладно, — послушно согласился Пашка, — давай свою Вику.
Ленка потащила его ближе, прячась за черными спинами. Выглянула. И толкнула Пашку вперед.
— Вон, светленькая со стрижкой. Да не перепутай, черт. В юбке которая. И в сапогах.
— Ну, Малая… — Пашка покрутил башкой, пошел вперед, иногда оглядываясь и выразительно поднимая черные брови, тыкал рукой в сторону Семки, уточняя, верно ли идет.
— Фу, — пробормотала Ленка в панике, что та увидит его партизанские жесты, — да. Да! Давай уже.
И выдохнула с облегчением. Пашка шаркнул, покачиваясь. Принял недоверчивую Семки к груди и повел, ласково распихивая мешающих.
Ленка прислонилась к стене, проверив, не пачкает ли побелка, и стала отдыхать, укрываясь за спинами и высматривая Семки с Пашкой и Олю еще с кем-то.
— А перерыва — не будет! — через визг микрофона заявил с невысокой эстрады Ганя, — потому что у нас тут — новые исполнители! Прошу! Песни знаменитой группы «Чингис-хан» в исполне… сказал уже? Да хрен с ним, исполнении ансамбля «Осенние цветы»!
Его команда, гремя и волоча шнуры, спускалась с одного края, а с другого на их места поднимались ребята, таща гитары попроще.
— О-о-о, — сказала, выдравшись из толпы Рыбка, — о-о-о! «Чингис-хан», ничего себе! Их же запретили. Потому на дискаре не играют. А эти что, сами, что ли, споют? Ну-ну, послушаем.
«Осенние цветы», солист которых выступал в жуткой розовой рубашке, украшенной жабо и воланами по всем местам, подхватили гитары, выставили вперед по ноге, и ударили по струнам, немного, впрочем, запоздав к вступлению на магнитофоне, что поставили прямо на эстраде и включили на полную громкость.
— Фу! — удивилась Оля, уже выскакивая в грохоте в середину зала и немедленно включаясь в общее прыгание и скачки, — то запись!
— Что? — Ленка прыгала рядом, крича и оря немудреный припев:
— Чин-чин-чин-гисхан, лалала лалала лалала ухаха!
Оля выразительно тыкнула пальцем в крутящиеся бобины магнитофона.
— А-а-а! Та! — возразила Ленка и запрыгала дальше. Потому что стоять под эту музыку — кто устоит?
Прыгали все. Скакали выбеленные кудряшки, летали черные волосы, падали из заверченных причесок-ракушек шпильки с пластмассовыми цветочками, ползал под ногами чей-то мятый пакет с перекошенным лицом Боярского. Поднимались над скачущими головами руки в задранных сбитых рукавах курток, сверкали рубашки и волочились сбитые шарфы.
Рядом Ленка вдруг увидела Ганю, засмеялась, когда он улыбнулся ей. И встала, опуская руки, одна неподвижная, среди скачущей толпы. Ганя заслонил широкой спиной Рыбку, покачиваясь и притопывая ногой, топырил локти, чтоб прыгающие не наваливались на них. Опуская голову, что-то ей говорил.
Ленка попятилась и отошла к стене, задыхаясь, поправила на плече ремешок сумки. Музыка билась в уши, такая — чересчур громкая, слишком веселая. И никак не кончалась.
— Моско, моско! — заорал без паузы магнитофон, и толпа подхватила, нестройно ревя:
— Закидаем бомбами, заровняем танками, будет вам олимпиада, охо-хо-хо-хо!
Из толпы вывернулась Оля, поправляя волосы, подошла быстро, одна, потеснила Ленку к стене, нагибаясь к уху.
— Лен, я пойду. Ну, в общем, мы пойдем, с Колей.
— А я? — глупо спросила Ленка, падая в черную тоску. Ремешок сумочки резал плечо, будто в ней, маленькой, напихано булыжников.
— Так Семки же, — торопясь ответила Рыбка и повернулась, мелькнула среди голов русой лохматой стрижкой. И Ленка, раскрыв рот, осталась одна, среди воплей и топанья. Танцевать совсем расхотелось, и вдруг тревожно заныло сердце. Пробираясь вдоль стены, натыкаясь на ломаные стулья с торчащими ножками, она высматривала Викочкину светлую голову и красный короткий плащ.
Увидев, побежала к ней, с облегчением переводя дух.
— Семки! Ну, слава Богу, я уже испугалась. Собирайся, давай, еще минут двадцать и надо ехать, а то автобусы.