— Именно в морду, — согласилась Ленка, раздумав хлопать дверями и устраиваясь в проеме удобнее.
— Да ты… ты… — бабке явно не хватало слов и внучку это вполне устраивало. Ленке было уже не пять и не десять лет, когда она боялась старуху до онемения, так что пусть слушает, за все испорченные детские годы.
— Шалава крашеная, — орала бабка, резко, как огромный трясущийся робот, продвигаясь по коридору, а толстые руки бесцельно поднимались и опускались, отряхивали бока ситцевого платья, дергали оборку на фартуке, — у-у-у глаза бы мои не видали, китаеза чертова, стоишь тута! И в кого уродилася такая вот!
— В вас, бабушка, — нежно сказала Ленка, холодно рассматривая судорожные движения, — меня и назвали в вашу честь, так папа захотел.
— Тьху!
Бабка еще что-то орала, но Ленка уже ушла в комнату, хлопнула таки с треском дверями, и сразу же включила проигрыватель. Там со дня приезда старухи была приготовлена нужная пластинка — в бережно обернутом прозрачным целлофаном страшноватом пакете: с черными лошадьми, всадниками-скелетами в вороненых доспехах и адским пейзажем.
Голос любимой бабушки утонул в реве и грохоте сатанинского рока. Двери распахнулись. Елена Гавриловна встала в проеме, раскрывая рот и пытаясь перекричать пластинку. Но парни в доспехах старались вовсю. Ленка села на пол, внимательно глядя на собеседницу и подкручивая пуговицу громкости, как только бабка открывала рот. Музыка заорала так, что в люстре замелькали блики на дрожащих висюльках. Бабка снова изобразила губами бешеный плевок и хлопнула дверями.
Ленка прикрутила громкость. Встала с пола и снова забралась на диван. Чертишо и с боку бантик. Каникулы. Сидит тут одна, как пень, ругается с ненавистной бабкой. Вместо того, чтоб куда завеяться, с Олькой и Викочкой, как мечтали. Но у Рыбки вдруг стремительно развернулись новые отношения с Ганей.
После того случая на деревенских танцах Ленка обиделась, целых два дня не звонила подруге. А та тоже молчала. Как всегда, Ленка не выдержала первая, набрала номер, поздоровалась. И замолчала, ожидая, вдруг Оля что-то скажет. Нормальное такое, хорошее. Но Рыбка молчала в ответ, а потом сказала отрывисто:
— У тебя важное что?
— Что? — растерялась Ленка, — в смысле, что важное? Ну…
— Лен, извини, мне позвонить должны.
— Ах. Я поняла. Ну и ладно.
И Ленка положила трубку.
С Викочкой получилось еще смешнее. Семки обиделась на подругу сама. Вот же кино и немцы, шепотом ругалась Ленка, бродя по квартире и рассматривая вещи, листая книгу и не зная, чем себя занять, — она, значит, сбежала, с Пашечкой, а теперь, получается, надулась на Ленку, из-за того, наверное, что Пашка не захотел с Семачки встречаться. Всего разок они потанцевали, а Викуся по своей привычке прилипла, как банный лист, и за несколько дней наверняка успела закатить недоумевающему Пашке пару скандалов с ревностью и выяснением отношений. Семки такая, это она умеет.
Пластинка кончилась, игла подскочила и выжидательно повисла над черным блестящим кругом. Стало слышно, как ворочается в прихожей бабка, что-то там бормоча. Зазвенели ключи. Хлопнула дверь.
Ленка подошла к окну, прячась за занавеской, выглянула, проверяя, далеко ли собралась старуха. Если она крутится во дворе, то выходит прямо в платье и тапках на босу ногу, большая, мощная, не мерзнет, вешая на самодельный турник половики и размашисто ударяя по ним пластмассовой выбивалкой.
Но бабка топталась у скамейки в полном официальном наряде — тяжелых туфлях с хлопчатобумажными чулками в лапшу, черном плаще с крупными пуговицами и желтой самовязанной беретке. И отлично, значит, по магазинам собралась. Пару часов Ленка побудет одна и в тишине.
— А-а-а, драсти! — донесся в приоткрытую форточку сладкий бабкин голос, — уй ты, лялечка какая харошая, уй ты мальчик такой золотой у мами! Драстуй, Валечка, как здоровье? А я усю ночь не спамши, ноги крутют и крутют.
Два сладких голоса, прерываемые ревом «золотого мальчика» — сына дебелой горластой соседки, удалились. И зазвонил телефон.
— Ура! — шепотом сказала Ленка, кидаясь к нему.
Какое счастье, — двери можно не закрывать, говорить, как обычно, не пугаясь, что бабка там слушает и копит ненависть из-за каждого слова.
— Але?
— Летка? — сказал издалека глуховатый знакомый голос, так неожиданно, что Ленка не сразу и узнала его.
— Ой. Пап? Папа?