— Я не знаю, что будет, — сказала Оля, не открывая глаз и удобнее устраивая плечи на коряге, — я, Лен, запуталась совсем. Он бухает все время. Ну и… Он меня два раза Лилькой назвал, я ушла, руку вырвала, ушла. А он догнал и ржет, да ладно тебе. Я же говорит, с тобой. И я с ним помирилась. А все равно — не то все. Ну и еще. Понимаешь, вот у меня двоюродный брат, второй срок мотает, за драку пьяную. И мать говорит, сиделец он, даже когда выходит, по глазам видно — ему в тюряге все время быть. Вот Ганя — у него глаза такие же. Когда крышу рвет, нифига не тямит. Его мать несколько раз отмазывала, дело хотели заводить, но то все по мелочи. Зато постоянно. То с ментом почти подрался, а это прикинь как серьезно. То пацаны рассказали, во дворе бухали сидели, и Ганя соседке окно побил, булыганами. За то, что она их матом обложила — орали сильно. Понимаешь, ему ваще все равно, что с ним будет. А я?
— Оль… — Ленка сползла тоже, усаживаясь рядом на густую траву, расстегнула пуговицу штанов, чтоб пояс не резал живот, — это ж ужас. Нельзя с ним. Тебе с ним никак нельзя. Он сядет, а ты что? Будешь таскать передачи? С Лилькой вместе, да?
— У Лильки, между прочим, батя — следователь в прокуратуре.
— Так Ганя потому, что ли, с ней лазит? О черт, я думала, любовь.
— Может и любовь, — усмехнулась Оля, — мне вон Семки сегодня, знаешь, что выдала? Я говорит, Пашечку люблю, а еще мама сказала, что у них хорошая семья, богатая, предки его на северах вкалывали, там дофига ковров, хрусталя, золото покупали. Ты вот знала про это?
— Нет. Я только знаю, где у него окно, он мне машет оттуда. Когда музыку врубает.
— А вот наша Семачки — уже в курсе. Ну и — любовь вот. Думаешь, так неправильно?
Ленка молчала, срывая травинки и роняя их реденькой горкой.
У них дома говорить о деньгах считалось неприличным. Хотя говорили все время, потому что их все время не хватало. Мать вечно выгадывала, на чем сэкономить и Ленку это бесило страшно, можно подумать, если все лампочки в квартире покупать не стоваттные, а тусклые, по сорок ватт, то сразу они забогатеют. Но зато если заходил разговор про тех, у кого деньги были, то мама сразу исполнялась презрения. К мясникам на рынке, к фарцовщикам, что продавали импортные шмотки втридорога. Ну и такой вот интерес к достатку в семье, допустим, будущего мужа, считался чем-то мелочным, совершенно недостойным. Как это — по расчету. Расчет это плохо. А с другой стороны, вот Рыбка говорит про Ганю, и ведь правильно говорит, нужно понимать, с ним отношений не будет, и нужно это как-то знать заранее. Это что, тоже расчет, если знать заранее? А как же тогда любовь?
Любовь…
Мысли Ленки свернули в другую плоскость и она, помявшись, сказала с надеждой, уже о другом, хотя с тайной небольшой хитростью, будто бы продолжила начатый Рыбкой разговор:
— Оль. Я вот что подумала. Мы дружим. А что нам те пацаны, ну не первый и не последний Ганя этот. А давай сейчас пообещаем друг другу, что не будем. С ним. Ни ты, ни я. Чтоб наша дружба осталась главнее.
И замолчала, с трепетом ожидая. Думала, ну согласись. И тогда мне станет легче, пусть он там с Лилькой, я ее совсем не знаю. И не буду мучиться, что вы с ним. Ходите вечерами, сидите на тех же лавочках, на которых сидели мы. И так же целуетесь. Давай выбросим его из нашей жизни. И вместе забудем. Чтоб мне, влюбленной Ленке, стало легче.
— Нет, — сказала Оля, садясь и нашаривая куртку, — нет, Малая. Если он меня позовет, я буду с ним.
«А я?», хотела спросить Ленка, «ты меня бросишь, ведь знаешь, что я его тоже люблю…»
И не спросила, потому что на серьезном лице подруги все было написано и так.
Из кустов, треща и дергая подол плаща, выломилась Семки, спотыкаясь каблуками на ухабчиках в траве.
— Короче, — сказала вполголоса Оля, уже другим совсем тоном, — ты с Пашкой поговори. Не нужно, чтоб она себе жизнь портила, совсем ведь не понимает еще ничего. А на почту сходим. Только не завтра, ладно? Послезавтра и пойдем.
— Девки, класс, ваще! — заявила Семки, подхватывая бутылку с компотом, напилась, гулко хлебая, — там кусты какие-то расцвели, как весной. И пахнут. А еще я видела котика, убежал в траву.
— Семачки — юный натуралист, — согласилась Оля, тыкая Ленку локтем в бок, мол, не забудь, у тебя задание.
А вечером дома у Ленки случился скандал. Она вернулась с дискотеки и, пытаясь открыть двери своим ключом, долго тыкала, налегала на старый дерматин, и наконец, с тоской на сердце, позвонила, слушая приближающиеся бабкины шаги.
— Пришла, — сказала та, распахивая двери, но стоя так, что Ленка обойти ее не могла, — лазила дето, тьху, небось, пьянку там разводила. Мене соседям в глаза стыдно!