— Я не выпью, — испугалась она. И обрадовалась, с облегчением расслабляясь — в зале погас яркий пронзительный свет, поплыли по стенам мягкие разноцветные огни, тихо и все громче заиграла музыка.
— Выпьешь, — уверенно возразил Кинг, — всего-то пара стаканов, расслабишься, отогреешься. Потанцуем.
— А ты почему не пьешь? — теперь она могла спокойно смотреть на притушенное сумраком лицо с блестящими глазами. Он такой красивый…
— Я веду секцию, карате. В Камыше, в техникуме. Мне водка без надобности, Еленик, я и без нее кайф ловлю.
— Ты второй вот.
— Что?
На столе появилась бутылка и встали тарелочки с салатом. Сергей ловко открыл круглую пробку, наклонил горлышко над краем пузатого фужера. Ленка приняла его в руку, коснулась стекла губами.
— Наш сосед не пьет, дядя Борис, у него язва. А больше никого не знаю, вот только ты.
Сергей засмеялся, поднимая высокий стакан и дзынькая им о ленкину посудину.
— Так вот живем, да, Еленик? Все вокруг бухают. Тебе это не странно?
Она пожала плечами. Шампанское было сладким и вкусным. В голове уже немного кружилось и взлетывало.
— Не знаю. Я привыкла. Когда праздники всякие, и вдруг кто-то отказывается, такой шум вокруг, все ругают. Или смеются. Ну, вот дядя Боря сразу руку к сердцу, я бы, говорит, эх, рад бы, но извините мужики, язва. И его все жалеют, и дядьки и женщины. Жена защищает, говорит, он же не виноват.
Сбоку кто-то весело пел, что-то скачущее, и народ, гомоня, перемещался, смигивал свет, перекрываясь фигурами. Лицо напротив темнело, потом снова четко рисовался крупный нос, блестели из тени глаза. Ленке уже было весело и совсем не стесненно. Она поправляла волосы, опираясь локтем на скатерть, промахивалась, ойкала, устраивая его на место. Поднимая снова налитый до половины фужер, спросила строго, ловя за хвост убегающую мысль:
— А почему тогда я? Если ты нет, я почему?
— Почему что? А, почему тебе наливаю? Ну… не хочется мне, Еленик, чтоб ты букой сидела и боялась слово сказать. Хочется видеть, как ты смеешься. И я ж тебя не спаиваю, так. Вы с Рыбкой и этой рыженькой — Семки, перед дискотекой сухарик покупаете, а?
Ленка поставила фужер. Хмурясь, разглядывала ласковое лицо и широкие плечи.
— Ты откуда? Я тогда еще хотела, спросить. Откуда ты знаешь?
Он поднялся. Сторонясь, чтоб не мешать Людочке ставить тарелки с горячим, огибая стол, нагнулся, беря Ленкину руку.
— Пойдем, маленькая. Медленный танец. А откуда знаю, пока не скажу. Секрет.
— У беды глаза зеленые… — завел за его большой фигурой знакомый голос.
Ленка открыла рот, шагнула, держась за коттоновый локоть Сергея и прижимаясь к нему, чтоб не показываться на свету небольшого танцпола.
За блестящими барабанами в путанице проводов и фонариков стоял Ганя, так же, как тогда на деревенских танцах. Поднимал широкое лицо с прикрытыми глазами.
Сергей, смеясь, прижимал ее к себе, топтался, укрывая спиной от парней на маленькой эстраде. Нагибался, шепча в ухо какие-то пустяки. И уводя после танца обратно, сказал, усаживая за стол:
— Блатняки, вот чего не люблю в кабаках, так это мальчиков этих с зековской романтикой. А девочкам нравится. Удивительные вы существа, девочки-малолеточки. Тянет вас на грязь, как мух, ладно, извини. Дальше не скажу. Посмотри сама.
Ленка повернулась, всматриваясь в музыкальный угол. Там качался, ухая и эхая, парень из Ганиного ансамбля, бил по струнам, ревя:
И за скачущими растрепанными головами, у стены, где отдельно притулился небольшой стол, уставленный стаканами и бутылками, сидела темноволосая худенькая девушка, сверкая зубами, крутилась, взмахивая рукой с дымящейся сигареткой. Сидела высоко, смеялась, обнимая за шею Колю Ганю, а он, расставив ноги, тоже смеялся, удерживая ее поперек живота, затянутого в красное платьице. Наклоняясь, возил лицом по ее плечу, путаясь в волосах, целовал в шею. Вот она развернулась, вытягивая стройную ножку, и они поцеловались, перемешивая волосы и руки.
— Лилька, — потерянно сказала Ленка, — это же Лилька Звезда. Вот черт.
— Ревнуешь? — Сергей положил свою ладонь на ее руку.
— Я? — она запнулась, помедлила с ответом, слушая, что там внутри. И покачала головой, — не-ет. За Олю обидно. Она его любит, второй год уже. А он…