Прошла рядом с художественными мастерскими, где на бетонном парапете под козырьком выставлены были гипсовые модели скульптур — сохли на свежем воздухе, а рядом, расстелив узкое полотно, парень в испачканной рубашке лениво возил по ткани кистью на длиной ручке — грунтовал под очередной лозунг, который повесят где-то на входе в контору. Тут они часто сидели, когда возвращались с дискотеки, и неохота было разбегаться по домам, а потом Ленка шла провожать Олю, а потом Оля провожала ее — до «серединки».
Вошла в длинный двор своего дома, там на лавочках сидели непременные бабушки, кивали, провожая взглядами девочку с пышной копной выгоревших волос, в сарафане с широким подолом, разрисованном алыми розами по зеленой листве. В смешных кожаных сандалетах с пристегнутыми на щиколотках крылышками — ни у кого таких не было.
Медленно идя вдоль дома, опустила голову, затылком и лопатками ощущая — там, наверху, балкон Викочки Семки, за его оконными стеклами все изменилось, все тягостно, пугающе, и совершенно непонятно, что теперь будет.
Подходя к площадке, увешанной сохнущим бельем по частым проволокам, не удержалась и посмотрела на соседний дом, там, по диагонали от ее окон, выше, на четвертом этаже — белый балкон, за ним — синие шторы, плотно задернутые от солнечного света. Когда-то там торчал Пашка, махал Ленке и орал, пританцовывая и улыбаясь. А за его пятиэтажкой начинались кварталы частных домов, там девочки тоже любили гулять, срывая с веток, висящих над заборами, вишни и алычу, отщипывая виноградины, с гроздей, пролезающих через штакетины. Оттуда слышался дежурный собачий лай, а ночами, знала Ленка, если не спать, орали сонные петухи, мешая кукареканье с дальними грохотом порта и свистками маневровых тепловозов.
Постояла у своего подъезда, вдруг став Валиком Панчем, который так же подошел и увидел все это в первый раз, и сама посмотрела совсем новым взглядом на старую скамейку, кусты крыжовника в палисаднике, мальвы, усыпанные одинаковыми цветками по длинным стеблям. Два окна — кухонное, за которым сейчас мелькала тень, это мама там что-то готовит. И рядом, за косо сдвинутой оранжевой шторой — Ленкино.
И пошла дальше, нащупывая в сумке маленький кошелек. Когда заплакала, то убежала с автовокзала, не успев купить билет, а надо, вдруг не будет.
Подумала так, насчет не будет, и волнуясь, пошла быстрее, сжимая кошелек через матерчатый бок сумки.
Неделя. Что можно успеть за пять дней? Похудеть на три кило, наверное, не успеется. Но можно выбрать себе книг, из тех, что назначила прочитать, когда листала тетради Миши Финке. Еще надо помочь маме, которая внезапно купила ведро черных слив и теперь они стояли в углу кухни, а мама с отвращением смотрела ни них, пугаясь хлопот. Сварить варенье, то есть сперва перемыть, засыпать сахаром. А еще через пару дней нужно покрасить волосы, снова. И может быть делать по утрам зарядку. Ну и сходить, наконец, в ателье, договориться насчет работы, все же это лучше, чем снова идти махать шваброй в больничных палатах, и маме будет спокойнее.
Куча дел. Это немного успокоило Ленку, и она, отстояв небольшую очередь в кассу, купила билет, спрятала его в кармашек кошелька и вышла. На ту самую платформу, где пару часов тому стояла, прижимаясь к груди Панча, слушала, как бьется его сердце и в легких еле слышно похрипывает. Он все же стал лучше дышать. И это очень хорошо. А еще он расскажет маме, о том, что узнал, насчет отца. Они вместе думали об этом, Ленка и Панч, когда помирились ночью над смятым конвертом. Прикидывали так и эдак, вконец запутались, и Ленка беспомощно посмотрела на Панча, а он в ответ махнул длинной рукой:
— Лен, да пусть будет правда, что мы, как в шашки играем, тут можно сказать, тут нельзя, туда ходи, сюда не ходи. Запутаемся сами и будем потом, как твой… как папа. Нормально все. С мамой я разберусь.
И Ленка кивнула, соглашаясь.
За ее спиной быстро ходили люди, торопясь уехать. Рядом стояли те, кто провожался, а еще другие, переминались нетерпеливо, маша рукой автобусу, который подъезжал из-за кургана. И совсем рядом, почти вплотную — парень застыл, обнимая девушку, так, что только русая макушка была видна за его сомкнутыми руками.
— Обязательно напиши, — говорил в макушку, и та кивала, а тонкие загорелые руки крепче обхватывали его, сцепляясь за спиной.
Потом они поцеловались.
Ленка стояла, заново переживая недавнее прощание с Панчем. Одно из множества будущих прощаний, которые им предстоят. На короткое время, от выходных до выходных. И на длинное, когда Панч уезжал с матерью на обследование, звонил потом Ленке по вечерам, и она, забрав телефон в комнату, сидела на краешке дивана, шепотом говоря в трубку всякие глупые, такие важные нежности.