— Ты что там замолчала? Эй?
— Тише. Я в кухне. Воды налью себе.
— Темучина не обижай. Пусть спит.
— Откуда знаешь? Он и тебя приручил, вот же котище. Разбаловали, все позволяете.
— Не ворчи. Ты уже вернулась в комнату?
— Да.
— Я спрошу. Давно хотел. Лета, почему вышло так? А не вышло, как мы хотели?
За открытым окном шумел ветер, такой спокойный, ночной. И далеко лаяли ночные собаки, охраняя беленые домики с цветными заборами. Лета подошла к зеркалу, висящему на стене, старому, с тайной в себе глубиной. Она его любила. Отразилась в нем — стройная женщина в тонком домашнем платье, с лямочками, падающими с загорелых плеч, с копной белокурых волос, вольно забранных заколкой, а то мешают, длинные, уже до пояса выросли. В одной руке стеклянная кружка с водой, в другой — прижатый к уху мобильник.
— Я не знаю, Валь. Может быть, надо вернуться, и найти, где все началось, вернее, стало кончаться. Тогда еще. Ну, ты после школы уехал. Учиться. Тогда?
— А может, раньше? Когда ты занялась своей работой, и стала пропускать мои звонки?
— Мы что, кинулись упрекать друг друга?
Вода была прохладная, вкусная. А розы пахли красными розами. Темными, как медвежья кровь.
— Ты жалеешь, что так, Валь?
— А ты?
У женщины в зеркале было хорошее, свежее лицо с летним загаром. И Лета, падая в прошлое, не то, которое было с Панчем, а в другое, что наслоилось после, вспомнила свои всякие лица. Усталое, напряженное, недоверчивое, счастливое, испуганное, и снова счастливое. И опять усталое, с лапками морщинок вокруг печальных глаз. Ей тогда говорили, часто, самые разные люди — какая красивая женщина, а глаза такие — печальные. Но теперь она изменилась. И зеркало, освещенное ярким электрическим светом, показывало ей, будто улыбаясь, смотри, Лета, вот она ты, несмотря на все, что происходило и случалось.
— Я, — медленно сказала она, — нет. Я не жалею. Ни о чем. Наверное, чтоб стать нынешней Летой, мне надо было это все, плохое и хорошее, и чтоб его было очень много. И пропасти и вершины. Теперь так и есть. Ну и потом, ты же никуда не делся, из моей жизни. Ты говорил тогда, помнишь, я всегда буду, Лен. Нет, ты тогда сказал, моя королева Лета, в первый раз, а теперь вот, сказал это снова. Я счастлива. И всегда была, удивительно, но даже в горе. Наверное, нельзя жалеть. Если сейчас оно повернулось, вот так. Наверное, для меня невозможна была другая дорога.
— А я жалею, — сказал в ответ мужской голос, — прости, но жалею. И тысячу раз думал, что и где сделано не так, и может, нужно было сделать как-то по-другому.
— Вы, мужчины, просто думаете иначе. На самом деле у тебя все хорошо. Как у меня. И самое главное, через две недели мы снова встретимся. Я тебя год не видела, Панч!
— Твой оптимизм меня иногда убивает. Хочется стукнуть тебя скивиродкой.
Лета засмеялась. Села на диван рядом с раскрытым на столике лаптопом. Подобрала босые ноги под широкий подол.
— Я ее приготовлю. Вы на порог, а я тебе сразу скивиродку в руки. И голову склоню.
— Нафига мне твоя голова, буду бить сразу по жопи.
— Фу ты какой, Валик Панч. Совсем там испортился…
— Лен, у меня кончаются деньги. Я тебя люблю, Лета моя, и всегда любил, маме…
— И я люблю тебя, Валик Панч, — ответила Лета коротким гудкам в нагретом мобильнике.
Перетащила на коленки лаптоп и поставила, наконец, точку под написанным текстом. Большую и жирную точку, с огромной радостью зная — она не последняя, а просто точка в ее новой книге, которой еще недавно не было, а теперь она есть. Это значит, работа окончена и скоро настанет время начать новую.
Точка.