Н.Я. Марр высокомерно третирует всякую попытку изучения групп (семей) языков, как проявление теории «праязыка». А между тем нельзя отрицать, что языковое родство, например, таких наций, как славянские, не подлежит сомнению, что изучение языкового родства этих наций могло бы принести языкознанию большую пользу в деле изучения законов развития языка. Понятно, что теория «праязыка» не имеет к этому делу никакого отношения [Я уже не говорю, что теория «праязыка» не имеет к этому делу никакого отношения (стр. 69).].
Послушать Н.Я. Марра и особенно его «учеников», можно подумать, что до Н.Я. Марра не было никакого языкознания, что языкознание началось с появлением «нового учения» Н.Я. Марра. Маркс и Энгельс были куда скромнее: они считали, что их диалектический материализм является продуктом развития наук, в том числе философии, за предыдущие периоды [Маркс и Энгельс были куда скромнее: они считали, что их диалектический материализм является продуктом развития наук, в том числе философии, за предыдущий период (стр. 69 – 70).].
Таким образом, дискуссия помогла делу также и в том отношении, что она вскрыла идеологические прорехи в советском языкознании.
Я думаю, что чем скорее освободится наше языкознание от ошибок Н.Я. Марра, тем скорее можно вывести его из кризиса, который оно переживает теперь.
Ликвидация аракчеевского режима в языкознании, отказ от ошибок Н.Я. Марра, внедрение марксизма в языкознание, – таков по-моему путь, на котором можно было бы оздоровить советское языкознание.
П.Я. Черных.
К критике некоторых положений «нового учения о языке»
Слабое развитие глубокой, принципиальной критики и самокритики среди советских языковедов и неправильная тактика представителей так называемого «нового учения о языке» по отношению к «инакомыслящим» привели к тому, что в науке о языке создалось крайне напряженное положение. Последние годы являются, пожалуй, наиболее тяжелым периодом в истории советского языкознания, особенно для таких его отраслей, как, например, сравнительная грамматика славянских языков и историческая грамматика русского языка. Между тем явление застоя или «замораживания» на одних участках науки о языке весьма отрицательно отражается на разработке других, а также, в известной мере, на школьном преподавании родного языка и в области «языковой практики» – практики национально-языкового строительства.
Можно считать бесспорным, что характерные черты и свойства русского языка и особенности его развития прежде всего могут быть выявлены путем сравнения его с другими славянскими языками, хотя неправильно было бы вовсе отрицать значение сравнительной грамматики разносистемных языков. Так или иначе, Ф. Энгельс в «Анти-Дюринге», говоря о том, что «„материя и форма родного языка“ становятся понятными лишь тогда, когда прослеживается его возникновение и постепенное развитие», недаром продолжает далее: «а это невозможно, если оставлять без внимания, во-первых, его собственные омертвевшие формы и, во-вторых, родственные живые и мертвые языки»[172].
Однако материалистическое построение сравнительной грамматики родственных славянских языков, с которой теснейшим образом связана историческая грамматика русского языка, едва ли возможно без предположения об общности происхождения славянских языков, об общеславянском (хотя бы и очень относительном) языковом единстве в предисторическую эпоху. Сравнительно-историческое изучение славянских языков неминуемо приводит к выводу о таком единстве в отдаленном прошлом. То, чем в настоящее время отдельные славянские языки отличаются один от другого: различие в произношении многих слов, расхождения в грамматике, в лексике, по крайней мере, в большинстве случаев, может быть просто и убедительно объяснено как следствие дробления, расщепления некоего единства.
Без предположения о первоначальной общности славянских языков мы едва ли будем в состоянии удовлетворительно объяснить такой факт, как поражающая наблюдателей близость славянских языков в наши дни. Каким образом она могла возникнуть, если в отдаленном прошлом славянскими народами не была пережита эпоха языковой общности? В историческое время славянские народы никогда не объединялись в пределах одного государства.