Можно выйти?
Нельзя.
Почему?
Потому что.
Беляков сначала громко смеется, потом рыгает, еще хрюкает. И ничего. Никто его не останавливает, одноклассники не подхватывают, учителя не кричат. Беляков хлопает в ладони и кукарекает, но все продолжают делать вид, что увлечены уроком.
Да пошли вы, говорит Беляков, пошла в жопу сраная школа.
Он затихает, и ему становится скучно. Ему так невыносимо грустно, как будто дементоры выпили душу.
Наверное, я заболел, заключает он.
Так и есть, думает Саня. В школе его терпят, как простуду (пройдет сама).
Прячут, как перелом (под гипсом не видно).
Игнорируют, как панические атаки (влияние Запада).
Не верят в него, как в депрессию (у нас таким не болеют).
Саня присылает Вере Павловне ссылку на благотворительный фонд «Шалаш». Они работают с трудными детьми, пишет Саня. Они просят говорить не «трудные дети», а «дети, которым трудно».
Саня отправляет Вере Павловне ссылку на «Упсала-цирк». Это социальный проект для хулиганов, добавляет Саня. Беляков мог бы стать акробатом, у него хорошие физические данные.
Но организация находится в Санкт-Петербурге, а Беляков — в Дудиново, а родители — на другой планете, потому что на этой они не справляются, думает Вера Павловна.
Вера Павловна выходит на улицу и вдыхает холодный воздух.
Выбросить мусор, обойти вокруг дома.
Ноги сами ведут ее к школе. Вот ступенька, которую надо переступить, вот фонарь, здравствуй, фонарь, здравствуйте, дети.
Ей нравятся эти дети, они опрятные, причесанные, не сутулятся и не носятся по коридорам. Она им улыбается:
Кто хочет к доске?
Вера Павловна открывает дверь тяжелым ключом, идет по коридору на ощупь. Свет включать нельзя. В темноте коридоры наполнены шепотами и тенями тех, кто в ней учился. Школа открылась в 1957 году и насчитывает около семи выпусков.
Поставьте мне пять, тянутся за ней эти дети.
Вызовите к доске, дергают за юбку.
Спросите меня, хватают за руки.
Я выучу, я отвечу, берут за горло.
Вера Павловна ведет рукой по скользкой стене, ее пальцы касаются слизней. Она их сбрасывает, но они наползают снова.
Наконец она нащупывает ручку двери. Проникает внутрь, быстро закрывает за собой, чтобы не просочились ни слизни, ни дети.
Мой кабинет, кивает она и успокаивается. Здесь она дома больше, чем дома.
Женщине нужна комната, где она может читать, пишет в своей тетради Вера Павловна. И тетрадь для молитвы труда и воздержанности, добавляет она.
Она читает Вирджинию Вулф, кое в чем та хороша, читает стихи Ахматовой и Есенина, прозу Горького и Шолохова. Но больше всего она любит Некрасова.
Вы знаете, Николаю Алексеевичу Некрасову исполнилось бы двести лет. Мне грустно, что я не его современница. Иногда я его перечитываю, у него такая любовная лирика, вы удивитесь, улыбается Вера Павловна. Не социальная, не гражданская, как считают критики, а именно любовная чудо как хороша.
На следующий день Вера Павловна присылает Сане на почту поручение провести вечер Некрасова.
Что должно быть на вечере? — спрашивает Саня.
Как что, поэзия, отвечает Вера Павловна. Никто не знает, как трудно ей проверять электронную почту: у нее их две, она вечно в них путается. Кнопка «ответить» сверху, а значок «прикрепить» снизу. Но каждый раз они находятся не на своих местах, и ей приходится искать по всему монитору. Как что, пишет она, слова, стихи, воспоминания.
Анжей сидит на диване, смотрит телевизор. Его голова не большая кудрявая, как раньше, а лысая, маленькая. Ему хочется стать еще меньше, спрятаться, исчезнуть. Но он сидит на диване Веры Павловны и смотрит ее телевизор.
Она в школе. А он здесь. А мама исчезла. Так уже было.
На его лице сонные полосы от подушки, словно реки, которых он не видел. А глаза — черные дыры, никто не может в них заглянуть, потому что они поглощают весь свет.
Он берет с полки «Шедевры импрессионизма». Больше всего ему нравится Ван Гог. «Звездная ночь» закручивает его кишки в узел, и он возбуждается. Он сует руку в штаны, но слышит поворот ключей в замке, ее тяжелые шаги по коридору растаптывают его желание.
Я связалась с отделом опеки и попечительства, говорит Вера Павловна, скоро тебя отправят в санаторий подлечиться. А потом ты вернешься в школу.
Она стоит в дверях, одетая для школы, и пахнет школой.
От слова «школа» ему становится плохо. Еще хуже, чем сидеть на ее диване, ходить в ее туалет, есть ее манную кашу и яйца. Хотя он думал, что хуже уже не будет.