— А звонить откуда?
— От диспетчеров, пошли!
В пути уже спокойно я рассказал ей, что мы получаем специальный фонд для оплаты консультаций — ее родной финотдел как раз и помог на исполкоме. Теперь, наконец, нарушений не будет. Лжефридман, как сон, как утренний туман, исчезнет, а профессору Гурину будем платить за фактически отработанные часы (положим, не за часы, а за работу — с лихвой, ну да тут не подкопаешься). И гинекологу тоже без нарушений, почти. И разное еще… Только время нужно, чтобы концы свести. Она согласилась. Зашли мы в диспетчерскую к этим колибри. Они засмеялись одобрительно. Ревизорша позвонила своей подчиненной ревизорше, что-то ей растолковала. С милыми пичужками мы простились и вышли в коридор.
— Завтра к вам не придет никто, — сказала она, глядя мне в глаза. Потом обернулась к стене и сказала в стену:
— А может, и вообще не придут…
— Ага! Ага! — вырвалось у меня с восторгом и клекотом.
— Но чтоб все было по закону, — сварливо проскрипела она вполоборота.
— Да, да-а-а…, да, да, — сказал я нежно и страстно, благоговея, внимая и трепеща. Мы простились. Я поцеловал ей руку и кинулся в гардероб. Вихрем на улицу. Бог ты мой!
Стоит Андрей-Бобик — дожидается, и вся моя компания в машине сидит.
— Как дела? — кричат.
— Порядок у нас, — сказал я. А сам голову вскинул, и радость гусарская, нахальная, горячими пуншами и веселым шампанским по телу так и пошла!
По инерции все же катим в бухгалтерию — сверить кое-что и марафет навести по самой поверхности, не ломая уже, не коверкая. Хорошо едем. Я красуюсь, секретарша мною любуется, сестра-хозяйка боготворит, и даже старшая сестрица улыбается. Бухгалтера поздравляют меня тихим шепотом, подмигивают по-свойски. Графики и сметы мы все же вытаскиваем, мирно документы сверяем, легкий чуть марафет наводим — бархаткой по чистому голенищу. Неторопливо, разнеженно, и колокольчик в душе.
Тут разламывается дверь, и бывший мой шофер с рассыпанной давно машины в проеме вспыхнул, как шаровая молния. Молодой ухоженный толстяк, еще и бородатый, а прозвали Нарциссом (от зеркала не отходит, любуется собой, оттуда и прозвище его). Теперь взъерошенный и потный, в глазах безумие, и борода съехала куда-то набок.
—Быстрей, быстрей, — кричит, — поехали!
Переключаться мне быстро, сей момент, а в чем дело?
— Машину, машину дают, новую!!!
Я уже бегу с ним по лестнице — через эти ступени корявые, но молодежным скоком, ах, не по возрасту.
— Две… тысячи… семьсот… рублей, — выдыхает он с кашлем. — Срочно!!! Срочно!!!
Машина рвет с места, на обгон круто.
А куда? На завод. Там директор — свой. Рак слепой кишки, наш пациент, наш человек. Вытащили его «оттуда». И уж сколько лет как здоров. Директорствует. Правда, он уже дал тысячу рублей на озеленение онкологического диспансера, но другого выхода у меня сейчас нет. Две тысячи семьсот (госцена «Москвича») нужно оплатить в ближайшие полтора часа, иначе машину перекинут другому здравотделу. Да мы костьми ляжем сейчас, землю будем жрать, но фортуну-судьбу не упустим. Ах, колеса свои! Ах, колеса! Собственно, не к нам они и катились по плану-графику изначальному. Но что-то не сладилось там по бумаге, по финансам, а, в общем, по расторопности их, и наш завгар — страсть бедовый — тут рыбину и подсек. Слава ему! Только теперь эстафета — у нас, а деньги такие немалые, и за месяц не всегда возьмешь, а уж сходу никак не достать, нереально. Маниловщина… Опять ХЭППИ-ЭНД делать надо.
Завод. Директор и главбух разом встали из-за стола, но и руками развели из-под живота, и виноватой улыбкой засмущались: денег, дескать, не жаль, но нельзя машину, именно машину нельзя оплатить — запреты здесь по министерству, еще банк не пропустит и разное… Мне вникать-понимать некогда, да и не нужно. Долой. Мимо и дальше! Быстрее! Сначала едем, потом думаем: куда?! В горфинотдел. Фин (финансы) — значит деньги, да еще знакомые там. Быстрее туда! Быстрее! Тормоз со скрипом, бегом через ступеньку. Финансисты улыбаются навстречу, говорят:
— Привет вам, здоровья, войдите, чего запыхались? Мы же к вам не идем, комиссию не послали, время вам дали…
— Время дали — спасибо, — я говорю, — теперь, пожалуйста, деньги дайте — две тысячи семьсот рублей, срочно нужно.
— Какие деньги? Да вы что?!
Недоумение у них, сомневаются (а все ли у меня дома?), и раздражение в подтексте.
— О-ох, — застонал Нарцисс, зубами заскрипел и руки судорогой вскинул.
— Страдает человек, — сказал я, — потому что сейчас лишимся машины, еще полчаса и конец — другие заберут.
— Так что вы хотите?
— Подпишите гарантийное письмо.
— Финансовые отделы гарантийных писем не дают.
— Не дают?
— Не дают.
— Тогда… тогда… (что тогда? Черт бы вас всех забрал!)… Тогда дайте деньги тому, кто письма дает…
— Конкретно?
— Дайте нашей бухгалтерии, вот что.
— Но за полчаса мы этого не сделаем.
— А вы позвоните, скажите главбуху, что деньги вы нам перечислите. У нас карманы уже пустые. Область будет снимать автоматически (инкассо — есть такое словечко!). А пока те снимут, — воодушевляюсь я, — вы как раз успеете нам деньги закинуть, и будет тем что снимать. И все успеется, и все устроится!
Они мнутся, на канцелярите своем гуторят неясное что-то, затуманенное.
— Да звоните же, звоните, время уходит, — говорю я со струной в горле перетянутой.
— О-о, — стонет Нарцисс, и борода его дышит кризисом, но уже и надеждой. Наши силовые поля буровят присутствующих, магнетически давят им на нервные центры. Во всяком случае, они берут телефон, звонят в бухгалтерию горздрава, а мы, едва дослушав, пятимся назад, умиляясь, благодарствуя, и вихрем — по лестнице вниз!
— Быстрей, быстрей, — командует себе Нарцисс, орошая потом рулевую баранку. Обгон, еще обгон. Стоп! Приехали. Рывок по коридору. Но сонные бухгалтерши горздрава неподвижны. К тому же главбуха нет. С кем же беседовал финотдел только что? Ага, вот с этой. Я нависаю над ее столом:
— Пишите быстрее гарантийное письмо, Вам же звонили из финотдела.
— Да, да, — отвечает, а сама ни с места.
Она рыхлая, ей двигаться неохота. Ну и взялся я за нее с хрустом и гиканьем. Нарцисс опять рукой махнул, вроде даже кепкой об землю ударил.
— Ладно, напишу, — говорит бухгалтерша, — только подписываться не буду.
— Кто же подпишет?
— Главбух Татьяна Степановна Гудилина. Она сейчас придет.
Ах, думаю, спорить мне с тобой уже некогда, пиши, пиши, еще напечатать надо, потом подписать. Началось хоть, слава Богу, стронулось что-то, пишет. А Нарцисс на часы смотрит и от боли мычит. Машинистка быстро отпечатала, тут и главбух появилась. Она молодая, разведенка, точеная и бюст у нее высокий, в свои дамские думы погружена, и мимо идет, не до нас ей. А я гусарствующим и любезным кавалером письмо гарантийное расстилаю и шариковое стило в маникюрные пальчики ее сам заталкиваю:
— Подпишите, милейшая Танечка, деньги будут, финотдел дает, уже звонили, не сомневайтесь! Не сомневайтесь!
Она опускает свой подбородок в ложбинку между грудями, читает письмо, бормочет:
— Денег нет, денег нет…
Я ей вторю:
— Есть деньги, есть деньги…
— Ах, обманываете вы, — говорит она с капризной женской досадой.
— Никогда я тебя не обманывал.
— Не обманывал, — иронически вопрошает она, — а кто обещал стихи к восьмому марта?
— Завтра, завтра будут стихи! Клянусь!
— Ладно, поверим в последний раз, — говорит она и… ставит, наконец, свою драгоценную подпись.
Теперь печать круглую, штампик махонький: шлеп! шлеп! Готово!
— Ы-ых! — ревет потрясенный Нарцисс, и кубарем мы оттуда. Помчались в гараж. А там — завгар, огромный, могучий — помесь Гаргантюа с Ильей Муромцем — по линии —
Славное море, священный Байкал. И он хватает бумагу из рук моих (Эстафета! Эстафета!). Ревут моторы. И все это сходу бабахнуло, рванулось и сгинуло, как выхлоп на глушителе. Я в тишине и в одиночестве.
Чирикают воробьи.
Еще успею, пожалуй, в редакцию, если прибавить шаг. Ноги это делают сами, но общий темп жизни разом снижается, напряжение падает. Струны ослабли, провисли. И сознание уходит, растекается по сторонам из этого узкого заданного круга, и проясняются контуры домов и деревьев, и виден малыш с совочком в руке, и мама его воркует ему, и лужу надо еще обойти, и вывеска вот «Минеральные воды», чтоб губы сухие в шипучий стакан (ах, да, хочется пить), и живые нарзанные иголочки будоражат мое горло. Захотелось почесаться, потянуться, зевнуть, да и покушать бы не мешало.