Ковецкий резко остановился.
- Все, что угодно, только не зависть. И творчество для него - это только средство, инструмент. Цель совсем иная. Найти нору поглубже и спрятаться там. Кластер ему нужен, чтобы получить деньги, возможность купить отдаленный домик где-нибудь на Западном побережье и спрятаться там. Он в тупике, и если вы это не понимаете, то тем хуже для вас.
- Почему нора? Почему тупик? Вы не видели, как он работает, в том, что он делает, смысл его жизни, и вот так отнять... Почему вы так думаете?!
- Потому, что у меня есть основания. У вас их нет.
- Да неужели?.. Что вы вообще знаете о нем?
- Феноменальная память, недюжинный интеллект. Но все, чем оперировали эти мозги, было коллекцией банальностей, мусором вчерашних вечерних новостей. Чушь, которая составляет девять десятых содержания кластеров в Шельфе. Он довольно быстро понял, что то, что ему преподавали, было таким же мусором, только более старым. Старые сказки типа давно переработанной теории поля или догм квантовой механики. Вокруг него был хаос, бардак, море информации, в котором нет ни одного берега. Он чувствовал это. Но не видел, за что можно уцепиться. Все его способности уходили на то, чтобы забивать баки девушкам и дразнить профессоров на лекциях, ставя их в тупик своими рассуждениями, которые они не могли опровергнуть. Университетский любимчик, звезда факультета. Но под маской шута был растерянный парень, не знавший, куда ему приткнуться в этой жизни. Таким он пришел к нам.
- Вы дали ему смысл жизни?
- Нет, он прошел ряд тренингов, больше ничего. Никто не пытался дать ему смысл жизни.
- Но он ушел. Почему?
- Дальнейший тренинг был возможен только после продления контракта и поступления на работу...
- В клан, - едко уточнила она. Ковецкий пропустил это мимо ушей.
- ...Он не стал этого делать, и мы расстались.
- Теперь же вы мстите ему за то, что он не остался с вами тогда и достиг того, кем он является сейчас. Кем он стал без вас, без ваших тренингов, в одиночку.
- Вы очень упрощаете ситуацию и видите не то, что нужно видеть. - Ковецкий сделал паузу. - Его приступы гнева, которые сменяются резкими подъемами настроения, слезы и тут же широкая улыбка на лице. Рассказы о том, что нас контролируют через Сеть, оболванивая глупыми шоу и ненужными новостями. Рассуждения о том, что он переиначит все это, что он покажет всем, на что он способен. Что хаос, который нас окружает, программируем и подконтролен определенным силам. При этом он работает допоздна и мало спит.
- Откуда... откуда вы знаете это? Вы следили за нами?
- Нет, таким он был, когда пришел к нам. У него была стагнация в закрытой фазе.
- Что?..
- Это внутренняя терминология. У старой школы психологов это называется шизофренией. Обострение вялотекущего процесса, с плавным переходом туда, откуда можно вытянуть только с помощью интенсивной химии и гипноза. Мания преследования, бегство от реальности, замыкание в себе и на себе. Он был таким. Судя по тому, что он сделал этот кластер, дело не изменилось к лучшему, как раз наоборот. Это тупик. И гораздо более глубокий, чем был до этого.
- Вы хотите сказать, что он болен, сходит с ума?
- Нет, он не сходит с ума. В этом нет ничего страшного. В подобных тупиках живут и заканчивают свою жизнь очень многие. Некоторые с успехом эксплуатируют свои комплексы и страхи, выставляя их на показ за умеренную плату. Становятся классиками при жизни, имеют толпы поклонников. В благоприятном сценарии Славика ждет примерно такое же будущее. Эксплуатация одной-двух тем, периодическое издание новых вариаций об одном и том же. В менее благоприятном он окажется в клинике и надолго. Иногда такая шизофрения заканчивается тяжелым аутизмом, глубокой замкнутостью в себе. А с такими людьми тяжело, очень тяжело.
- Я его люблю.
- А он вас?
В его глазах не было иронии или злости. Он просто задал вопрос.
- Он... Да, он тоже меня любит.
- Хорошо, если так.
- Вы сомневаетесь в этом?
- Пока вы тот человек, который воспринимает его как центр мира, как безусловный талант. Вполне может случиться, что его любовь кончится с вашими первыми вопросами: а что же дальше, дорогой? Вы же ждете от него новых свершений, ведь так? А он не сможет ничего сделать, только повторит, что уже делал, когда и получит то, к чему стремится, - бомбоубежище, которое даст ему возможность спрятаться от зла, правящего миром. Он будет плевать в потолок где-нибудь на вилле в Малибу и рассуждать о мировом кризисе культуры, который организовали гейткиперы, масоны, транснациональные корпорации. Любые попытки подвигнуть его на новые свершения закончатся тем, что вы займете место во внешнем мире, который он ненавидит и которого боится. Подумайте об этом.
- Я вас ненавижу.
- Прощайте.
Ковецкий обошел ее и через минуту исчез за стеклянными дверями выхода из аэропорта.
Они нырнули в метро на станции "Георг V". Проехав одну остановку до площади Шарля де Голля, они пересели на вторую линию, шедшую на холм Монмартра. На станции "Пигаль" они перескочили на двенадцатую линию.
Всю дорогу Эрика молчала. Теперь была ее очередь думать. Он прижал ее по полной, и дальше скорее всего должен был состояться разговор, никогда не заканчивавшийся ничем путным. Туннельные кластеры. Будучи рационалистом до мозга костей, Олаф не воспринимал никаких разговоров на мистические темы всерьез и в лучшем случае шутил. В худшем - начинался разговор, касавшийся самого больного места всей семьи - смерти Энджел, старшей сестры. И мать, и другая старшая сестра, Маргарет, давно смирились с этой потерей и воспринимали ее поиски как легкую форму помешательства. А она продолжала искать возможности.
Продолжала, несмотря ни на что. Ни на резкие разговоры с отцом, Владимиром Карелиным, ни на открытые издевательства сводного брата Василия. Олаф занимал не менее твердую позицию, чем русская половина семьи. Правда, его доводы были более четкими, а упреки менее эмоциональными.
Они выбрались на поверхность на станции "Ламарк".
Вечерело. Играла музыка, вначале Эрика не поняла, откуда она исходит. Огромный главный купол базилики был похож на гулко звонящий колокол. В базилике Сакре-Кер начиналась служба.
Толпы туристов становились гуще. Они стекались сюда со всех близлежащих улочек, приходили снизу, приезжали на фуникулере. Насмотревшись за день на картины местных художников, они приходили сюда, чтобы посмотреть на оригинал, с которого эти ремесленники копировали свои полотна. С холма были видны почти все основные символы города. Шпиль Нотр-Дама по левую сторону, стальной каркас Башни с вращающимся маяком по правую, остальные достопримечательности поменьше размещались между ними. Эрика видела город в разных ракурсах, как в реале, так и на официальном отражении города в Кибернетическом Глобусе. Длинные прямые проспекты и улицы, натянутые между площадями, рассекали город на геометрически правильные фигуры, треугольники и многоугольники. Квадратные поля садов Тюильри, Марсова поля и других зеленых участков плавно вписывались в общий ансамбль. Олаф раз десять рассказывал ей, почему город имеет такую планировку. "Город переформатировали в девятнадцатом веке, для того чтобы было проще дислоцировать войска и подавлять восстания". Это была цитата из какого-то учебника истории. Кроме нее, Эрика каждый раз вспоминала о домах, которые составляли эти улицы. Один непохожий на другой. Сочетание двух трудносовместимых вещей - жесткой планировки и разнообразия форм, которое укладывалось в эти расчерченные как по линейке фигуры, - по ее мнению, и было сутью этого города.
Жесткость закона и свобода выражения в пределах отведенных тебе рамок.
Достопримечательности постепенно таяли в темнеющем воздухе. Контуры зданий размывались, становясь единым целым, исколотым точками огней окон.
Они пошли к лестнице, ведущей вниз с холма все к тем же бесчисленным кафешкам и магазинчикам сувениров. И те и другие сейчас переживали наплыв посетителей. Счастливчики, которые успели занять места в кафе, тараторили скорее об одном и том же, на сотне разных языков. Мелкие сувенирные лавки были забиты тем же товаром, что и магазины на Риволи, с той лишь разницей, что цена на этот товар была вдвое дешевле, чем там, и торговали там не белые европейцы, а арабы и алжирцы. За недостатком товарных площадей торговцы выносили товар наружу, делая улицы еще более узкими.