Пока Ромига носился как худой щенок между Цитаделью и Университетом, Семёныч затеял дома ремонт с полной перестановкой мебели. Раньше думал: ветшающего уюта, оставленного женой, хватит до гробовой доски. Ан -- нет.
Начал сам. Замазал трещину на потолке: надёжно законопатил лазейку в кошмар, где два нава терзали люду, потом один нав -- другого. "И так-то неприятно, а зная, что это не просто игра воображения -- тем более. Но если вдруг увижу дальше? Другие события?" Мешая алебастр в половинке мячика, старик осознал: сломав спичку "на удачную учёбу", они с учеником как-то по особому раскрыли друг другу свои жизненные истории. Семёныч, при желании, мог теперь каждую ночь смотреть длинный-предлинный сериал с Ромигой в главной роли. Нав, если догадается, тоже. Старика это не смущало: он давно не хранил ни одной серьёзной тайны. "А ему сильно не по нраву пришлось, что я за ним подглядываю. Жизнью заставил поклясться, что никому ничего не расскажу..."
Любопытство Семёныча боролось с осторожностью и тактом. И ещё одна мысль беспокоила, пока орудовал мастерком: "Увлёкшись былыми делами, как бы не прошляпить интересное впереди. Или опасное. На Ромку же кто-то охотится. Кто-то очень сильный, странный и чужой, даже по сравнению с самим навом. Нет, не надо мне сейчас прошлого. Будущее бы разглядеть, да подстелить соломки!"
Вспомнил, как грозил по телефону Идальге и услышал в ответ: "Построить стоящий аркан за пару мгновений тебе не под силу, а помешать сможет любой маг". Это правда, узоры судьбы не плетутся мгновенно. И даже на обдумывание нужно время, если делать по уму. "А время можно провести с удовольствием и пользой". Критический взгляд на потолок со свежей заплаткой: "Никуда не годится! Обновлять, так всё. И лучше -- руками профи".
На следующий день Семёныч весело командовал двумя молдаванками. А может не молдаванками, но приехали вроде из Приднестровья. Главное, быстро и на совесть сделали ремонт нескольким знакомым старика. Его квартирку пообещали привести в порядок недели за три.
Жилище -- не мастерская, куда он не пустил бы посторонних. Но домашний ремонт тоже цеплял кое-какие важные ниточки, потому требовал хозяйского пригляда. Пока девушки расчищали, шпаклевали, красили, Семёныч был на подхвате. Обеспечивал материалами, передвигал мебель, выносил мусор, работа не хитрая. Иногда он делал её чуть-чуть наособицу, да вряд ли кто заметил.
Странноватые местами указания, как и что должно быть покрашено-поклеено, ремонтницы восприняли снисходительно. Однако сделали по-своему -- тут же заставил переделывать. Непреклонно, но так вежливо и галантно, что даже не мелькнуло мысли расстраиваться из-за лишней работы, спорить. Следующие указания ловили уже на лету.
Между делом, Семёныч постоянно развлекал себя и девушек всякими байками, шутками, прибаутками. Маленькая квартира звенела смехом, как весенний лес -- птичьими трелями: было так же тепло, весело, и работа спорилась. На третий день ремонта старик начал ловить на себе заинтересованные женские взгляды. Впрочем, у одной девицы в глазах явно читалась корысть: "Окрутить деда, помрёт -- квартира останется". Хозяин недвижимости быстро и безжалостно, парой фраз про детей и внуков остудил пыл.
А вторая запала на шуточки и подходы старого ловеласа всерьёз. Семёныч видел: это яблочко готово сорваться и упасть, только подставь ладони. Понимал, девушка почти не помнит себя, совсем не видит его за бурей чувств. Бешеная жажда любви и ласки, отчаянный стыд и страх -- он давно изучил эту простую, ядрёную, будто "коктейль Молотова", смесь. Обычно давал ей перебродить во что-то более сложное и менее разрушительное.
Для начала уговорил на фотосессию в пятницу, вечерком после работы. В незнакомой обстановке маленькая Марта поначалу совсем оробела. Как десятки женщин до неё, ужасно боялась всех этих фотографических штуковин. Потихоньку отогрелась, начала раскрываться. Под мигание вспышек и щёлчки фотокамеры, уже почти не замечая их, рассказывала Семёнычу историю своей жизни. Как романтические грёзы и правила поведения "хорошей девочки" разбивались о житейский опыт беженки и гастарбайтера. То смеялась, то украдкой смахивала с ресниц слёзы, то разыгрывала в лицах.
Ловкие руки фотографа бережно касались её: наносили лёгкий грим, что-то делали с причёской и одеждой. Жестами подсказывали и направляли, как встать, как сесть.
Полтора часа пролетели незаметно. Марта падала с ног от усталости и парила в воздухе от хмельного, терпкого, незнакомого счастья. Будто корка, нараставшая много лет, сковавшая так, что не вздохнуть, рассыпалась в пыль, и стало невероятно, невообразимо легко. В какой-то момент старческие руки поднесли ей зеркальце -- оттуда посмотрела принцесса, лишь отдалённо похожая на то, что девушка наблюдала в зеркале каждый день. Потрясение оказалось слишком велико. Глаза прекрасного видения наполнились слезами. Марта ахнула, закрыла лицо руками и зарыдала. Непонятно, куда подевалось зеркальце: фотограф мгновенно обнял её и немалое время баюкал-утешал, будто маленькую.