Слова Танюшина не оставили ученого равнодушным. Не скрывая волнения, он наклонился к полковнику и тихо спросил:
— Как вы сказали?
— Петрищев.
— Боже мой! Вам что-то известно о нем?! Ну, отвечайте же!!!
Полковник не был готов к такой бурной реакции.
— Простите, — смутился он, — вы, наверно, не так меня поняли. Это мы хотели бы услышать от вас что-нибудь об этом человеке.
— А-а, вот оно что, — разочарованно протянул Иващенко и неожиданно спросил: — У вас есть сигарета?
Полковник достал портсигар.
— Вот, собирался бросить, да, видимо, придется отложить.
— Значит, вам все-таки знаком Петрищев? — напомнил Танюшин.
— Конечно, — ответил Иващенко и с удовольствием затянулся.
— Тогда не могли бы вы рассказать о нем все, что вы знаете? — осторожно попросил Танюшин.
Иващенко медленно снял очки, достал из кармана носовой платок и, тщательно протерев стекла, убрал платок обратно.
— Не знаю, дадут ли вам что-нибудь мои сведения, но кое-что я рассказать могу. Незадолго до начала войны меня назначили руководителем научно-исследовательской группы по разработке ракетного топлива. Принимая во внимание очень важные для нашего дела обстоятельства, мы выполняли свои работы в Волногорске. Исследования носили совершенно секретный характер, и, естественно, лаборатория хорошо охранялась. Охраной заведовал начальник режима, который в первые дни войны и зачислил в штат охраны Матвея Петрищева. Я об этом не знал и услышал о Матвее лишь в последний день нашей эвакуации.
Иващенко на минутку замолчал и задумчиво посмотрел в окно.
Стояла осень, шли дожди, и эвакуировать оборудование, документацию, тем более придерживаясь строжайшей секретности, было нелегко. Но мы справились. Фашисты наступали мимо нас на расположенную в стороне главную базу флота, и мы успели…
Когда все вывезли, нам оставалось только уничтожить экспериментальные запасы топлива, которые на тот момент хранились на складах. Чтобы не привлекать внимание, мы решили сделать это по частям, но случилось непредвиденное. Моторизированную дивизию генерала Кенига сняли с направления главного удара и бросили на Волногорск. Мне кажется, что фашисты знали о существовании нашей лаборатории. Мы лихорадочно готовились к взрыву и, вероятно, что-то не учли, потому что, когда последние сотрудники вместе с охраной уже были на борту подводной лодки, ожидавшей нас у берега, взрыва не произошло. Я был в отчаянии. Неужели враг захватит плоды наших трудов и повернет их против нашей Родины? Время шло, взрыва все не было, а фашисты тем временем уже вышли на окраины Волногорска. Командир подводной лодки торопил меня, но я не мог уйти и уговаривал его подождать еще немного.
Иващенко снял очки и снова надел их, достал носовой платок и спрятал его в карман. Переживая прошлое, он заметно нервничал.
— Именно в тот момент ко мне и подошел боец нашей охраны Матвей Петрищев. Он попросил, чтобы его немедленно высадили на берег. «Я только гляну, что случилось, и обратно», — заверил он. Это был невысокий белокурый юноша с веснушками на носу... Мне почему-то особенно запомнились его глаза — по-девичьи голубые и нежные. Признаться, я не верил в него: слишком уж молод он был тогда. Сначала я отказал, но Матвей настаивал. «Мы не имеем права рисковать государственной тайной, — убеждал он меня. — Разрешите сойти на берег, пока не поздно».
В итоге, я сдался.
На надувной резиновой лодке он отправился к берегу, который был от нас в метрах ста. В бинокли мы видели, как Матвей причалил и, высадившись на сушу, исчез за скалами. Потянулись невыносимо долгие минуты ожидания. К тому моменту, фашисты уже заняли территорию лаборатории, куда въезжали все новые и новые машины с солдатами. В результате подлодка была обнаружена, и вокруг нее стали рваться снаряды. Надо было уходить. Командир дал команду на погружение, и в это мгновение раздался страшный взрыв. От берега в море пошла огромная волна, и лодку сильно тряхнуло. Именно тогда я впервые почувствовал всю мощь производимого нами топлива…
А Матвей не вернулся. Согласно договоренности несколько дней подряд к берегу высылали катер, но Петрищев не приходил. Позже я рассказал о его подвиге капитану второго ранга Чижову, и с его легкой руки о взрыве стало известно за пределами Волногорска.
Иващенко замолчал. Потом произнес:
— Вот так все и было! — И добавил: — Наверное, Петрищев погиб. А может, и нет. Прошло много времени, и если бы я увидел его сейчас, то, пожалуй, не узнал бы.
Я подумал, что Иващенко до сих пор не может примириться с мыслью о гибели Петрищева. В глубине души его теплится надежда, и его можно понять.