— А вы верите в то, что Петрищев мог стать предателем?
Я не верил. Зная его детство и юность предположить такое было невозможно.
— Нет, — ответил я Танюшину.
— Я тоже, — согласился полковник.
В полдень позвонили из редакции:
— В ответ на вашу статью к нам обратилось несколько товарищей. Спрашивают, где бы они могли встретиться с вами.
— Направляйте всех ко мне домой.
Я положил трубку и подошел к окну. В клубе, расположенном недалеко, самодеятельный духовой оркестр разучивал марш. По улице бродили голуби. Гремя гаечными ключами, копался в двигателе мотоциклист-неудачник в кожаной куртке. Это был наш человек.
Я ждал. Прошло немало времени, пока, наконец, в дверь постучали.
— Открыто! — крикнул я, сгорая от нетерпения поскорее увидеть своего первого посетителя.
Вошла... Галка. Я ждал кого угодно, но только не ее. За время нашей разлуки Галка загорела, похорошела и стала еще привлекательнее. Она остановилась в дверях и молча посмотрела на меня. Я тоже молчал, хотя мне очень хотелось сказать ей, что в тот раз я был не прав, что часто после этого приходил к ней домой, и что люблю ее теперь еще сильнее.
Мы молчали, но наши глаза поведали друг другу больше, чем за все годы нашего знакомства.
— Так и будем стоять? — нарушила тишину Галка. — Присаживайся, что ли.
— Спасибо, — ответил я, и мы вдруг рассмеялись. Потом, перебивая друг друга, стали рассказывать, что с нами случилось за все это время. Каждая мелочь казалась нам значимой и очень важной.
Галка подала мне газету:
— Вот, читай, классик.
— А я уже читал.
— Гордишься?
— Горжу-усь, — ответил я скромно, и мы снова рассмеялись. Пожалуй, мы хохотали бы долго, если бы в дверь не постучали.
В комнату зашел высокий мужчина в форме военизированной охраны.
— Здравствуйте! Простите, это вы автор статьи о Петрищеве?
— Да.
— Моя фамилия Гречишный. Я служил с Матвеем в одном взводе. — Он порылся в карманах, достал толстый потертый бумажник и вынул из него фотографию, на которой два молодых матроса стояли возле клумбы с цветами.
— Это я, — сказал Гречишный, — а это Матвей. Хороший был товарищ. Мы с ним спали на соседних койкам. Помню, заболел я как-то, так он на посту за меня две смены отстоял. Стройный был, подтянутый, помкомвзвода его всегда в пример ставил, говорил военная выправка у Петрищева на пять с плюсом. Думали командиром отделения его сделать, да не успели из-за эвакуации.
Я посмотрел на фотографию и попросил Гречишного оставить ее на некоторое время. Тот заколебался, но потом согласился:
— Хорошо, но только не насовсем…
— Долго не задержу, — заверил я его, — снимем копию для музея и вернем.
Гречишный оживился:
— А в музее про Матвея обязательно надо рассказать. Только вдумайтесь, какую он пилюлю фашистам преподнес!
— Вы ничего не слышали о том, что стало с ним после взрыва?
— К сожалению, нет... — вздохнул Гречишный. — Я позже расспрашивал о нем здешних жителей, но никто толком ничего не знал. После войны я ездил к его матери и рассказал ей обо всем.
— Так это вы, значит, были в Слободском?
— Да, я. Тяжелая тогда вышла поездка. Она, правда, к тому времени уже знала, что Матвея нет в живых, но разве материнское сердце успокоится?
Гречишный сообщил мне много нового. В основном это касалось службы Матвея в их части. Надо отметить, что он ни словом не обмолвился о том, что они охраняли, но из его рассказа я еще раз убедился: Матвей был замечательным человеком.
Мы попрощались. Гречишный очень просил меня зайти к нему в гости.
— Сад у меня хороший. Вишней угощу, клубникой. Приходите с женой.
Галка покраснела.
— Обязательно придем, — пообещал я.
Когда Гречишный вышел, я подошел к окну и посмотрел на улицу. Мотоцикл по-прежнему не заводился, парень в кожаной куртке, чертыхаясь, продолжал копаться в моторе.
Следующего посетителя ждать пришлось долго. Часа через два в комнату вошла Елизавета Саржевская.
— Подумать только! — вздохнула она. — Ведь Матвей мог бы стать моим мужем. Любили мы друг друга.
— А вы пробовали его искать? — спросил я.
— Конечно. Когда в город вошли немцы, прибежала как-то ко мне соседка и говорит: «Там одного нашего повели, пленного. Уж очень на твоего Матвея похож». Я бросилась в комендатуру. Плакала, умоляла. Думала, хоть одним глазком, взгляну на него, но так и не увидела… А потом мне сказали, что Матвей — предатель...