– Ты и не должен быть другим только потому, что кому-то не нравишься. – Отем нерешительно сжал мою руку в своей, и я тут же как-то весь обмяк. – И ты вовсе не Себастьян. Он был эгоистичным подонком.
– Не знаю, – я окончательно растерялся. – Ну, то есть, этот парень – не самый приятный человек, и на его фоне порой даже я кажусь милашкой…
– Его любовница – тоже, как ты выразился, не самый приятный человек. На ее фоне я просто гребаная трансгендерная мать Тереза. Послушай, – он крепче сжал мою ладонь, с серьезным видом глядя на меня снизу вверх, – Отем Смит была озлоблена на весь мир просто потому, что стала не леди с Ковент-Гарден, а нищенкой, воспитанной в воровском притоне. В один прекрасный день приходит Себастьян – красивый, умный, талантливый и далее по списку – и дает ей надежду на то, что всё изменится…
– Можно жить по-другому, Отем…
– Тебе, а не мне, – она взглянула на меня исподлобья, враждебно. Отем любила меня, это было очевидно, но порой, казалось, готова была возненавидеть. Просто за то, что я не такой, как она.
– Без тебя это не имеет никакого смысла, – искренне заверил я. Она будто бы оттаяла. Будто бы.
– … на деле же Себастьян – такой же озлобленный на то, кем он являлся…
– Ты сбежал из дому только потому, что у тебя есть старший брат? – разумеется, она ничего не поняла. Где ей, простушке…
– Мой брат – безмозглый сынок безродной шлюхи, наследующий состояние, которое наверняка спустит в сточную канаву. Статус младшего сына – еще один повод для неприязни отца ко мне. Почему ушел? Хотя бы потому, что нужен только для бесконечных придирок… – замолкаю. Нет смысла напрашиваться на жалость. В жалости толку нет.
– …только вот Себастьян в итоге получил то, чего хотел. В отличие от Отем.
– Как это – Ричард мертв? – оторопело переспрашиваю. Щека все еще горит – у Мэг тяжелая рука.
– Как все мертвые! – сестра гневно щурит свои огромные черные глаза. – Басти, не будь идиотом! Ты уже достаточно показывал свой характер, шляясь неизвестно где! Теперь получи то, что тебе причитается! Не то, клянусь Богом, я потащу тебя к старику на привязи!
– Так почему, – начал я непонимающе, – почему ты тогда носишь ее имя и… и вообще.
– Сам не знаю… Должно быть, это напоминание. Поковырявшись в ее душевных болячках, я смог оценить то, что имею. Хоть, казалось бы, и нет у меня ничего. Ни родителей, ни образования, ни каких-либо стремлений…
Что тут ответить, я не знал. Знал только, что свою жалость лучше оставить при себе (в жалости толку нет, определенно). Знал, что он – не она. Не знал, почему. Знал – не знал. Ноль – один. Снова вспомнился асинхронный триггер: перед глазами замелькали нули и единицы. Или вместо нулей должны быть двойки? Или это уже в двоичном виде – один-ноль-один-ноль-один?
Нет, это уже банальная одержимость числами, усугубленная пятью годами учебы на кафедре информатики и ВТ. Хотел бы я знать, где тут кончается мистика и начинается обсессивно-компульсивное расстройство.
– Ты – это просто ты, Макс. Если мне достаточно было просто поверить, то и тебе этого должно хватить.
– Я не понимаю, как ты веришь в нечто недоказуемое, – изнутри снова поперло раздражение, охотно откликающееся на кодовое «не понимаю». – Я не понимаю тебя! Объясни, как мне тебя понять?
– Понимать меня необязательно, – к этой его улыбке я успел уже привыкнуть, если не сказать – пристраститься. – Обязательно любить и кормить вовремя.
Меня хватило только на то, чтобы сжать в ответ его руку и сказать:
– Хреновый из меня повар, знаешь ли.
(1) Как это сказать по-французски? (фр.)
~ 7
– Не снеси вешалку, держится она на честном слове, – предупредил Отем. Я вяло кивнул, расшнуровывая мокрые кроссовки и даже не пытаясь сообразить, как меня занесло под козырек именно этого подъезда. Седьмого подъезда четырнадцатого дома. А чему равно четырнадцать плюс семь? Числу-которое-я-уже-ненавижу. Для полного счастья осталось окончательно свихнуться, собрав семь обсессий и четырнадцать компульсий. Или наоборот. Скорее всего, наоборот: обсессии – это навязчивые мысли, если я правильно помню статью в Википедии. Да не важно! Суть в том, что это не крышки от бутылок с кока-колой, на игрушечного медведя не обменяешь.
– Налево не ходить, – пройдя дальше по коридору, он усмехнулся своей реплике, – слева Элина комната.
– Кто это? – спросил я, послушно идя направо.
– Девчонка, у которой я снимаю комнату, типа. Плачу в основном жратвой и своей харизмой, потому что больше нечем. То есть, конечно, деньги есть, но их… э… нет.
– Повезло тебе с подругой, – неуверенно отвечаю. Я такой проблемы не имел, живя в квартире Лейлы и получая сравнительно неплохую зарплату. На работу, опять же, по знакомствам устроили.
На Панфилова и 3-ей Транспортной в основном стояли дома сталинской постройки, потолки в комнатах бывали и все три метра. Стены комнаты были желтые, что изрядно повеселило – попал, так попал!.. по адресу. На окнах были плотные занавески противного цвета хурмы, а в углу возле здоровенной кровати стояла кадка с какой-то псевдопальмой. Тут и там высились стопки книг. Хренова туча книг.
– Люблю бумажные книги, – поведал Отем флегматично. – Не знаю, правда, как буду вывозить всё это, если Эля перестанет быть такой доброй… да ты падай куда-нибудь, не стесняйся.
– Намочу же…
– Ну и класть.
– О’кей, – я, как мне и было велено, упал поперек кровати. Поправил очки, рассеянно оглядел потолок. – На вагон поезда похоже… углы такие скошенные. Только стука рельс не слышно.
– Я никогда не ездил на поезде, – Отем целенаправленно рылся в шкафу. – А рельсы вон, трамвайные… Знаешь, влезть в мои джинсы тебе не удастся даже под угрозой пыток эпилятором. А вот с футболкой можешь попытать счастья.
Сомнительное счастье, если прикинуть размерчик. Я поморщился, но неохотно сел.
– Забей. Футболка почти сухая.
– Ну, смотри.
Отем подошел вплотную и неожиданно снял с меня очки. Пока я щурился, пытаясь привыкнуть к расплывчатой картинке, он глядел на мои мучения едва ли не с умилением. Ну, или с чем-то вроде этого. Эмоции для меня – тёмный-претёмный лес.
– В очках ты смотришь так пристально, будто ждешь некой жуткой гадости…
– А без очков я как упоротый крот, так что лучше гадость. С солью и перцем, и побольше, – попросил я ехидно.
– Вредина.
Я на это мог только плечами пожать и прикрыть глаза. Нельзя так смотреть на людей, как он на меня смотрит, потому что… не знаю; просто нельзя.
Было мало уже одним взглядом размазать меня по покрывалу – Отем медленно пригладил ладонями мои волосы, мокрые и даже сейчас лезущие в глаза; потом провел по спине, словно думал прикосновением высушить влажную ткань. Высохнет по любому быстрее: у меня резко подскочила температура, и это не простуда так шустро атаковала, а он касался губами щек, висков, сомкнутых век…
– Ты такой красивый, Макс. И даже не спорь, – шепчет. С интонацией из тёмного-претёмного леса.
– Перестань, – прошу вмиг охрипшим голосом. – Ну перестань же.
– Почему? – ласково интересуется. Я вздрагиваю; заставляю себя открыть глаза и не отводить взгляд. Чувствую, что покраснел… Веду себя как девчонка какая-нибудь, ну.
– Душу вынимаешь.
Ну, или что-то вроде того. Не знаю, как еще это охарактеризовать; внутренности стали сплошным полотенцем, из которого старательно выжимают воду, скручивая многострадальную тряпку в тугой жгут. И петлей мне его на шею.
– Именно, – Отем как-то странно усмехнулся, а потом снова склонился надо мной, чтобы поцеловать. Нет, чтобы наконец-то поцеловать. Одной рукой я обнял его за талию, другой запутался в мокрых, липнущих к ладони волосах. Мне было плевать, что он – парень; плевать, что знакомы несколько дней; что железка в его губе сделала больно, стоило мне углубить поцелуй. И даже на то, что этого могло и не быть на самом деле, мне тоже было как-то плевать.