Отем потянул за край моей футболки, я без раздумий позволил ее с меня снять. Я вообще если сейчас и думал, то нижним мозгом.
Впрочем, когда кожи коснулось что-то холодное и острое, верхний мозг решил о себе напомнить.
– Жень, что… что ты делаешь? – я уставился на него с недоверием. Не могло же всё быть так, как я думаю.
– Ты же сам сказал, – отозвался он спокойно. – Душу вынимаю.
Кожу под правым нижним ребром полоснуло болью. Но в висках заболело ещё сильнее.
Интерлюдия 3
Себастьян не помнил, когда искренне улыбался в последний раз. Все больше гримасничал, изображая приступ зубной боли. Но сейчас, спешившись и оглядев место, в которое прибыл, он буквально согнулся пополам от хохота. Полуразвалившаяся забегаловка на подъезде к Честеру, именовалась просто – «Селезень». Над входом покачивалась мерно поскрипывающая вывеска, изображающая соответствующую птицу и это более чем незамысловатое название. Причиной для смеха, впрочем, было не это. Причины для смеха, честно говоря, вообще не было. Воспоминания об их так называемой работе в «Белом лебеде» не годились для шуток.
И всё-таки, Себастьяна пробрал смех при взгляде на грубую вывеску; он сравнивал ее с изображением лебедя, прихотливо выгибающего длинную шею, и все никак не мог успокоиться. Добавляло веселья и сравнение «Лебедя» с этим… сараем.
Себастьян терпеть не мог Лондон, однако Лондон избаловал его своими дурно пахнущими красотами. Сильно избаловал.
– Эй, парень! Давай, иди сюда!
Худосочный белобрысый мальчишка, напоминавший Себастьяну его самого, нерешительно приблизился – опасаясь, должно быть, хохочущего без видимой причины господина. Когда в чумазую ручонку упал шиллинг, мальчик тут же успокоился и поспешил забрать у Себастьяна поводья.
– И смотри, чтобы конь все еще был в конюшне, когда я вернусь, – добавил он вслед, прекрасно зная, что уверенным в сохранности лошади быть нельзя.
Хозяин, едва Себастьян переступил порог, вылетел навстречу, словно пробка из бутылки.
– Пожалуйте, господин! Ваша мадам уже заждалась! Там, наверху… направо пройдите… Комнат-то у нас всего ничего, вам, господин, в крайнюю…
Отмахнувшись от него, Себастьян спешно поднялся по лестнице, досадуя на скрип ступенек. Отем наверняка сейчас отвернулась от окна, чтобы с гадкой усмешкой покоситься в сторону двери.
Дверь, к слову, тоже предательски заскрипела. Отем никак не отреагировала на его появление: она стояла вполоборота к нему, держась за край ставней рукой, затянутой в неизменную черную перчатку. Скудная обстановка комнатки придавала облику девушки аристократизма; вся ее поза была преисполнена театральности. Помнится, в Королевском театре они тоже часто бывали… иногда даже без цели кого-то ограбить.
Отем стояла, не шелохнувшись и не глядя на него. Себастьян прикрыл дверь и сцепил за спиной подрагивающие руки, чтобы они его не выдавали. Путь из поместья в город был не слишком долгим, однако времени хватило, чтобы всё обдумать и сделать выводы. Сейчас, глядя на самозваную Мадлен Паркер, Себастьян с тоской подумал, что это чертовски напоминает их первую встречу, когда не было ни Мадлен, коверкающей английские слова, ни дорогого платья, ни туго стянутых волос. Когда они оба выглядели кое-как облагороженными оборванцами.
Заранее заготовленные слова никак не хотели складываться в связную речь. Себастьян не был беспринципен настолько, чтобы без зазрения совести причинить человеку боль, не получая оттого никакой выгоды.
«Она должна уйти, – внушал он себе, не переставая, – я же должен сделать так, чтобы она не вернулась. Для нее это в итоге будет хорошо; для меня… для меня – правильно».
– Полагаю, мне следует тебя поздравить? – безразличным тоном спросила Отем, оборачиваясь. – Пришлось объехать половину графства, чтобы тебя разыскать, но это оказалось не слишком-то сложно. Везде судачат о блудном сыночке виконта Максвелла, который вернулся в отчий дом и спешно женился на богатой наследнице, предназначавшейся в жены его брату-недоумку. Надо же, чего только не выдумают эти провинциальные кумушки, передавая услышанную от слуг сплетню в десятые руки…
Себастьян сжал сцепленные пальцы с такой силой, что, казалось, выдернет их из суставов.
– Сплетни бывают правдивы, дорогая, – снисходительно улыбнувшись, начал он. – Возможно, стоило прислушаться к сплетням, а также к голосу разума… впрочем, о чем я?
– Голос разума твердит мне, что вы – лицемерный ублюдок, виконт Максвелл! – Отем сжала и без того тонкие губы.
– Твой разум тебя не подвел. Но я еще не виконт. Пока нет.
– С каких это пор ты, Макс, стал терпелив? Удушил бы уже своего старика бечевкой, которой обматываешь карандаши, – предложила она в ответ на это. – Скажешь соседям, что его сгубило искусство.
– Какая изысканная грубость! Ты растешь в моих глазах.
Себастьян прикусил щеку изнутри. Ему чертовски противно было то, что он говорил ей, и то, что собирался сказать… и, в общем-то, он сам себе был противен. Однако это представление нашло свой отклик: красивые желтые глаза Отем сузились, а лицо под слоем пудры наверняка пошло некрасивыми пятнами – рыжие в большинстве своем не умели мило краснеть.
– А ты в моих глазах упал так, что ниже уже некуда.
– Прискорбно, – сокрушенно покачал головой Себастьян. – А Блэк в курсе, куда и зачем ты поехала?
– Не твое дело! – взвилась она.
– Значит, ты сбежала от своего обожаемого Генри. Прихватив кое-какой реквизит, как я вижу.
Под реквизитом он подразумевал, прежде всего, платье. Обычно все платья Отем перепродавались после парочки удачных вечеров, но это, из жесткой темно-зеленой тафты… оно определенно было на ней в первое посещение «Белого лебедя». Судя по состоянию, ни разу не надетое с тех пор. «Непривычная сентиментальность», – подумалось Себастьяну с тоскливой нежностью.
Отем сколько угодно могла мечтать о высоком происхождении, но не переносила на дух платья и «все эти женские глупости». Тем более странным был выбор наряда. И, конечно, символичным: как начали, так закончить. Только в этот раз Себастьяну определенно грозила борьба не со шнуровкой корсажа.
– Мне вправду следовало внять голосу разума и оставаться с Блэком. Но… я…
– Что? Думала, меня здесь силой удерживают? – он завершил вопрос некой пародией на презрительное фырканье. Если бы Отем Смит не была такой, какой была – и в грош не оценила бы его браваду.
– А что, не так? – она скопировала его обличительный тон. – Как говорится, золото – сила. Сколько барон Холстед отвалил приданого за своей племенной кобылой? – кому, как не ему было знать, что Отем очень ревнива.
– Достаточно, чтобы ваш гадюшник показался кошмарным сном, – огрызнулся Себастьян. – Чем работать на Блэка, лучше парочкой наследников возместить Холстеду убытки.
– Кто бы мог подумать, что ты окажешься таким подонком, Макс. Кто бы мог…
Хоть она и кривила в отвращении лицо, но все еще не верила ему, проявляя обычное свое упрямство.
– Что плохого в том, что я занял свое место?
– Ты, помнится, говорил, что без меня это не имеет смысла.
– Не будь такой наивной, милая, – мрачно усмехнулся Себастьян. – Я мог еще и не такое сказать. Вроде бы воровка и первоклассная лгунья… а веришь каждому дурацкому слову. Это даже в чём-то мило. Должно быть, я действительно был первым… после Генри.
Доведенная до белого каления девушка, едва не запутавшись в собственных юбках, метнулась к нему. Он лишь вскинул брови, глядя на худую, подрагивающую руку с зажатым в ней ножом. Привычка Отем хвататься за нож была ему хорошо известна. Не швыряние посуды, не истерики – поножовщина. Ни один идиот, кроме него, не мог полюбить это дикое существо. Впрочем, он же и сделал из этого существа почти что леди – то была задача не для идиота.
– Была бы я мужчиной – вызвала бы тебя на дуэль, – прошипела она. А потом сделала то, чего он не ожидал – опустила нож и поцеловала; тоже не слишком-то по-женски, но после Лотты, изображающей в таких случаях жертвенного ягненка… Как будто он снова оказался в Лондоне жарким летним днем, но откуда-то получил глоток свежего воздуха.