– А как же мне тебя называть?
– Макс.
Она смешно вскинула брови. Руки воровки, живущие своей жизнью, даже на миг перестали катать графитовую палочку туда-сюда.
– Поди-ка, какой-нибудь Максимилиан?
В числе излюбленных присказок папаши было «Басти, паршивец! Вина за твоё имя лежит на матушке, упокой Господь ее душу». Мать, наполовину француженка, перед смертью успела дать своему сыну труднопроизносимое имя «Себастьен Максимильен», здорово режущее слух в сочетании с шотландской фамилией. Так что девчонка была не так уж и не права; впрочем, дело было не в «Максимильене». Сокращение от фамилии Максвелл ложилось на язык как родное имя.
– Просто Макс.
Отем пристально взглянула на него, словно бы надеясь поймать на лжи. Себастьян невозмутимо смотрел в ответ, ухмыляясь краем рта.
– Что ж, просто Макс… скажи, зачем тебе рекомендательные письма, и я скажу, получишь ты их или нет.
~ 5
Стоя столбом посреди темной улицы, я еще раз спросил себя, что я здесь делаю. Ответ-то был, но такой, какой лучше бы не знать вовсе. Я ведь выпытывал у Вики график работы ее кудрявого дружка вовсе не из интереса ради.
Косясь по сторонам (как это водится, если момент достаточно неподходящий, даже в час ночи можно встретить кого-нибудь из знакомых), я дошел до перекрестка и свернул на уже знакомую улицу. Номер здания помнил, как и примерное нахождение, однако в глубине души мечтал словить лучей топографического кретинизма и заблудиться. Ан нет – благополучно добрался до пункта назначения. Словно и не уходил никуда; даже охранник, черт возьми, тот же самый. Приятным дополнением оказалось то, что музыка играла несколько тише и народу было на порядок меньше, чем позавчера… Боже ты мой, это действительно было позавчера? Если, конечно, принять за истину то, что позавчера было…
Стоп. Стоп, Макс!
– Макс?
Дернувшись, я оторопело уставился на парня, который нежданно-негаданно замаячил рядом со мной. Разумеется, узнал его почти сразу.
– Ээ… Никита?
– Смотри-ка, узнал, – весело отозвался Никита. – А я тебя – вот с трудом!
– Чего это? – спрашиваю чисто для проформы. Понятное дело, что «Гермиона очень изменилась за лето» – не мой случай.
– Ну, не ожидал тебя здесь увидеть, – и тут же ехидно добавил: – А Ванёк-то в курсе?
– Слушай, Ник, – я смущенно кашлянул. Чувствую, физиономия моя из серовато-бледной стала помидорного оттенка. – Знаю, как прозвучит, но все-таки: это не то, что ты подумал!
Блин, как же я верно подметил, про некстати встречающихся знакомых-то. Никиту, конечно, немудрено повстречать в таком местечке: однокурсничек мой того же типажа, что и Отем, то бишь смазливый глазастый неформал с чёлкой на полрожи… Долговязый, правда, да на девку меньше похож, но что толку. Как будто этого было мало, Никита с первого курса разгуливал под ручку с неким великовозрастным качком, от которого Ваня однажды даже получил в табло за некорректные высказывания.
– Не то, конечно, – Никита энергично закивал, отчего русая челка тут же разлохматилась. – Все так говорят поначалу!
Я попытался придумать достойный ответ, однако оный был задушен в зачатке руками, обнявшими меня за плечи.
– Ты такой милый, когда смущаешься, – протянул Отем мне на ухо. Ему для этого пришлось приподняться на носках, и я совершенно точно мог сказать, что роста в нем всего-то пять футов и пять дюймов. Разумеется, я даже не знал, сколько в футе дюймов. Как не знал и то, откуда мне известно о росте Отема. Просто знал.
– Какого хрена ты делаешь? – мне, наоборот, пришлось наклониться к нему. Не знаю, сколько там во мне футов и дюймов, но вот сантиметров было предостаточно.
Вопрос Отем проигнорировал, но зато лапать меня прекратил, переключившись на Никиту. Не знаю уж, о чем они там шушукались, музыка заглушала голоса; однако взгляд последнего не радовал. Радоваться впору тому, что он в магистратуру не поступал, и видеться мы особо часто не будем.
– Увидимся еще, Соколовский! – будто бы прочитав мои мысли, заверил дражайший однокурсник. – Может, пошло и по-американски, на двойном свидании?..
Мне только и оставалось, что с потерянным видом глядеть ему вслед. Тролль чертов… а на первом курсе вроде такой тихоня был.
– Ну, мы-то идем? – будто бы это было в порядке вещей (нет уж, нихера не в порядке!), Отем поволок меня на выход. Я не сопротивлялся, ибо находился в обычном для себя состоянии прострации. Опомнился уже на улице, узрев перед собой открытую пачку Lucky Strike.
– Я вообще-то бросаю, – заявил я, уже взяв сигарету.
– Так тебя же силой курить не заставляют, – удивился Отем. Потом невинно так уточнил: – Ты ко мне, да?
Ресничками хлопает почище любой девицы. И улыбается, зараза, как будто не знает ответа на этот вопрос. Вид у него еще более не от мира сего, чем в воскресенье: глазища нетрезвые какие-то, рыжие лохмы торчат во все стороны, запястья чуть ли не сплошняком увешаны какими-то девчоночьими феньками. В нижней губе с левой стороны появилось тусклое колечко, которого вроде не было в тот раз. Я, наверное, отстал от жизни: многим ребятам по душе мысль целоваться с девушкой, у которой во рту склад металлолома.
А передо мной, на минуточку, не девушка, и целоваться мы не собираемся.
– А к кому, по-твоему, я мог заявиться… хм… сюда?
– Не знаю, не знаю. Вон, Ники тебя хорошо знает, я гляжу! – насмешливо произнес он.
– Однокурсник бывший, – я пожал плечами. Чего, собственно, вообще распинаюсь? – Мне просто не повезло его встретить…
– Зато повезло встретить меня. Обычно я по вторникам до упора работаю.
– Что, даже не спросишь, зачем ты мне?
– Не спрошу, – свободной от сигареты рукой Отем отбросил волосы назад. – Ты наверняка и сам не знаешь, зачем, а потому и спрашивать нет смысла.
– Если не знаю я, то, должно быть, знаешь ты?
– Хороший вопрос. Могу предположить, что здесь замешаны… числа?
Небрежным движением он закатал рукав пуловера. Я едва не поперхнулся дымом: на бледном едва ли не до меловой белизны запястье красовалась картинка, напоминающая окошко игрового автомата. Ну, которое служит обычно заманухой сыграть… с тремя семерками.
– Да, да, – с сухим смешком Отем вернул рукав на место. – Мне бы хотелось верить, что оно счастливое.
Выбросив окурок, он вдруг протянул руку и убрал лезущую мне в глаза челку. От этого прикосновение в горле вмиг пересохло. В голове замелькали новые картинки.
Давно пора стричься. Да.
– Я сказал, что не буду спрашивать, зачем я тебе. Спрошу по-другому: зачем я тебе понадобился?
Когда он сказал это, я тоже проникся двусмысленностью формулировки. Наверное потому, что ситуация не только на словах двусмысленная. Самому себе-то можно признаться?
Я брел, не разбирая дороги, рядом с Отемом, который спокойно и неспешно нес ничего не значащую чушь; будто бы не выслушал только что историю, феноменальную в своей бредовости. Еще он держал меня за руку, будто так и надо, а я все никак не мог сделать над собой усилие и эту руку высвободить.
– Ты всегда ночью бродишь по улицам?
– Частенько, – отозвался Отем. – На работе оплачивают такси, но есть у меня такое милое хобби – ночами по улице шататься, – тут он как-то со значением глянул на меня и добавил: – Должно быть, дают о себе знать старые привычки.
Должно быть, у меня сейчас голова лопнет. Слишком много информации, притом взявшейся неизвестно откуда.
– Ты просто сам себе не даешь осознать. Это и сводит тебя с ума.
Он снова понял меня без слов. И это пугает.
– Ты что, мысли читаешь?
– Не-а, – ответил он почти беззаботно. – Я просто знаю. Да и что в них толку, в мыслях? Важно то, что человек чувствует. Думать можно одно, а чувствовать – совсем другое.
– Слишком сложно для меня, – бормочу недовольно.