Колбаса Докторская, высший сорт. 32 руб. 70 коп.
Хлеб Петербургский. 279 руб. 20 коп.
«Странно», — думаю я. Только и всего.
Моя голова занята кучей других мыслей, и вся моя реакция на эти ценники выражается всего одним словом — «странно». В конце концов, сумма была та же. От перемены мест слагаемых сумма не менялась. Если бы я тогда действительно обратила внимание на эти начинающиеся странности, может быть, что-то сейчас было бы по-другому.
Хотя вряд ли.
Возвращаюсь домой, все уже в приятном предвкушении. С жадностью набрасываемся на нехитрые радости — и радость поуменьшается.
— Как бумага, — говорит Ян, и мы разочарованно киваем.
— Странно. Первый раз такая, — говорит Кара, и мы снова разочарованно киваем.
Дожевываем бутерброды, запиваем чаем.
Ещё немного сидим, но настроения почему-то уже нет. И дело не в колбасе, бог с ней, но в чём именно — не понимаем.
В итоге решаем расходиться. Выходим на улицу, Ян с Карой ещё думают, направиться им домой или куда-то ещё (в этот раз мы собирались дома у нас с Марком), а мы решаем прогуляться по центру.
На улице жарко, периодически кажется, что даже слишком. Через какое-то время мы оказываемся на Марата, решаем, куда свернуть, и выбираем уже много раз хоженый маршрут. Особенно мной, в бытность работы в «Кроличьей норе».
Мы идём по Лиговскому, столь знакомому, но почему-то кажущемуся чужим. Что-то не так, у меня опять возникает чувство какого-то смутного беспокойства, как будто я помнила что-то важное, но забыла, а потом забыла о том, что забыла, но всё же чувствую, что чего-то не хватает. По правую сторону вырастают сто раз виденные ворота, и я бы прошла мимо, привычно скользнув по ним взглядом, но останавливаюсь как вкопанная.
— Смотри, — дёргаю я за рукав Марка.
На плакатах, висящих на воротах, огромными буквами знакомая надпись — и всё же незнакомая:
Лофт Проект ПОДВАЛЫ
— Хм-м, — протягивает Марк, нахмурившись.
Я молчу. Я точно помню, что раньше было по-другому. Что-то было иначе. Но что? Воспоминание уворачивается от меня, выскальзывает, как мокрый кусок мыла из рук. И мне это не нравится. С чего бы оно так себя ведёт?
— Этажи, — шепчу я, вспомнив. — Чёртовы Этажи.
— Точно! И когда они успели…
Марк осекается, увидев моё лицо. Не знаю, что на нём, но он молчит с полминуты, а потом говорит:
— Пошли посмотрим.
— Нет, — вырывается у меня с удивительной быстротой. Меньше всего мне хочется идти туда. Смотреть. Не знаю, почему.
— Почему? Пойдём, — Марк легонько подталкивает меня к двери, и я решаю согласиться.
Уж не знаю, что я ожидала увидеть, но точно не то, что увидела. Мы проходим внутренний дворик, подходим ко входу. Каким-то непостижимым образом с того момента, как я была здесь в последний раз, здание успело кардинально измениться. Если раньше лестницы уходили наверх на пять этажей, то теперь нашему взору предстаёт явно одноэтажное здание.
Мы заходим. У меня по спине бегут мурашки, ибо лестница теперь одна, и ведёт она исключительно вниз и никуда более. Глубоко вниз. Прямиком в разветвлённую сеть подвалов. Что ж, это соответствует новому названию, что можно считать более-менее логичным. Но как? Как?
— Поразительно. — Марк ошарашенно оглядывается. Впрочем, как и я.
— Не то слово.
В целом система осталась та же — какие-то магазины, выставки, кафе. Только по подвалам, всего-то. По подвалам, которые один другого запущеннее. Да и продаваемые вещи и экспонаты выставок выглядят довольно устрашающе. Хотя меня нелегко испугать, в этих подвалах и среди этих действительно жутких вещей мне становится до одури страшно. Марку, похоже, тоже.
— Нам бы не опоздать, — говорит он, хотя мы никуда не торопимся. Но намёк понят.
— Только один, — отвечаю я. Остаётся один подвал, самый дальний, самый жуткий на вид. И хотя подходить к нему мне не хочется, я пересиливаю себя. Всё же надо узнать, что там теперь, для полноты картины. Абсолютно немыслимой картины.
— Ладно, — нехотя говорит Марк и бредёт за мной. Ясно, что ему вовсе не хочется туда идти, но и отпускать меня одну тоже не хочется. Хотя, наверное, волноваться не о чем. Наверное.
Дверь в этот самый крайний подвал новая, пластиковая, блестящая. Но при виде неё сердце у меня падает тяжеленным камнем куда-то вниз. Потому что я точно знаю, что должно было бы, по-хорошему, быть написано на двери. По крайней мере, что там было раньше. Когда я там работала. Теперь же пляшущие буквы складываются у меня на глазах в нечто, что я никак не хочу прочитывать: