Хотя Карл Бонхёффер не назвал бы себя христианином, он был вполне доволен тем, как жена воспитывает детей в вере, и поддерживал ее молчаливым одобрением, пусть только в роли наблюдателя20. Он не принадлежал к тому роду ученых, которые напрочь исключают существование иных миров, за пределами материального, и, по-видимому, искренне признавал ограниченность разума. Кроме того, он от всей души одобрял те принципы, в которых жена наставляла детей. К числу главных ценностей относилось уважение к мнениям и чувствам других людей, и Карл уважал чувства своей жены. Ее дед, отец и брат посвятили свою жизнь богословию; Карл знал, что веру Паула воспринимает всерьез и подбирает детям гувернанток со столь же серьезным отношением к вере. Он присутствовал на семейных религиозных собраниях и на праздничных службах, которые вела его жена, – псалмы исполнялись в обязательном порядке, столь же обязательными были чтение Библии и молитва. «Во всем, что касалось нашего образования, – вспоминала Сабина, – родители выступали единым фронтом. Немыслимо было, чтобы один сказал одно, а другой – другое». Идеальная среда для воспитания будущего теолога.
Вера Паулы Бонхёффер говорила сама за себя, проявлялась в том, как она в первую очередь заботилась о других, а не о себе, и к этому же приучала детей. «В нашем доме не было места лицемерной набожности или какой-либо фальшивой религиозности, – утверждала Сабина. – Мама ждала от нас последовательности и решительности»21. Посещение церкви как таковое ценилось невысоко; концепция «дешевой благодати», которую Дитрих впоследствии сделает столь популярной, вполне могла быть заимствована у Паулы – не сам термин, но стоящая за ним идея: вера без дел вовсе не вера, но ослушание перед Господом. В пору восхождения нацистов мать со всем уважением, но и с твердостью побуждала сына поступать так, чтобы Церковь жила в соответствии с прокламируемой ею верой, то есть публично выступать против Гитлера и предпринимать акции против нацизма.
Эта семья соединяла в себе все лучшее от того, что мы ныне назвали бы консервативными и либеральными или же традиционными и прогрессивными ценностями. Эмми Бонхёффер, знавшая семью много лет до того, как вышла замуж за Клауса, брата Дитриха, вспоминала: «Без сомнения, домом правила мать, она определяла и дух, и дела, но никогда не затевала ничего такого, чего бы не одобрил отец, что не пришлось бы ему по вкусу. Кьеркегор относит людей либо к этическому, либо к эстетическому типу. Ему бы увидеть эту семью, где гармонично сливались оба начала»22.
Сабина отмечала, что отцу была присуща величайшая терпимость, не допускавшая узости мышления и
существенно расширявшая наши горизонты. Он считал само собой разумеющимся, что мы будем поступать как должно, и многого ожидал от нас, однако мы всегда могли положиться на его доброту и справедливость суждения. Он обладал острым чувством юмора и порой помогал раскрепоститься с помощью своевременной шутки. Собственные эмоции он строго держал под контролем, и в жизни у него не вырвалось ни одного опрометчивого слова. Его неприязнь к штампам порой вынуждала кого-то из детей запнуться, лишала уверенности, зато уже будучи взрослыми никто из нас не приобрел вкуса к расхожим фразам, пустой болтовне, банальностям. Сам он никогда бы себе не позволил пустить в ход шаблонную или модную фразочку23.
Карл Бонхёффер приучал детей говорить лишь в том случае, когда им есть что сказать, не выносил расплывчатости в выражениях, как не терпел жалости к себе, эгоизма и хвастовства. Дети любили и почитали отца, а потому стремились заслужить его одобрение. Ему редко приходилось выражать неудовольствие словами – достаточно было приподнять бровь.
Коллега, профессор Шеллер, как-то заметил: «Он не одобрял неумеренности, преувеличений, несдержанности и в самом себе все держал под неукоснительным контролем»24. Детей также приучали сдерживать эмоции; распускаться и давать волю чувствам считалось потаканием самому себе – как, впрочем, и неумение четко выражать свои мысли. После смерти своего отца Карл Бонхёффер писал: «Из всех его качеств я хотел бы, чтобы наши дети унаследовали простоту и правдивость. Я никогда не слышал от него пустых банальностей, он говорил мало и был убежденным врагом всякой моды и неестественности»25.