9 ноября император, не видя другого выхода, отрекся. В одно мгновение рухнуло возводившееся на протяжении полувека здание единой Германии. Но и этого толпам, бушевавшим в Берлине, казалось мало. В воздухе пахло революцией. Крайне левые спартаковцы во главе с Розой Люксембург и Карлом Либкнехтом захватили императорский дворец и хотели провозгласить советскую республику. Социал-демократам принадлежало большинство в парламенте, однако в любой момент они могли его лишиться: под окнами, на Кёнингсплатц, разъяренные толпы требовали перемен, требовали того и сего и чего угодно – именно это они в конце концов и получили. Отбросив политическую осторожность, Филипп Шейдеман [14] швырнул недорогую подачку толпе – распахнул огромное окно и, никем, собственно, на это не уполномоченный, объявил Германию демократической республикой. Дело было сделано.
Хотя не так все просто. Импровизированная Веймарская республика с самого начала оказалась самой неуклюжей и несовершенной демократией, какую только можно себе представить. Компромисс никого, в сущности, не устраивал. Он не стянул воедино расползавшуюся во все стороны политическую систему, а лишь прикрыл ненадолго прорехи, и новые проблемы не заставили себя ждать. Правые монархисты и верхушка армии, хотя и присягнули новому правительству, поддерживать его не собирались, напротив, они старались дистанцироваться от него и свалить на него, и в особенности на левых, на коммунистов и на евреев вину за поражение.
А в полутора километрах от парламента коммунисты захватили императорский дворец (Stadtschloss) и не собирались сдаваться. Они хотели свою, советскую республику, и через два часа после того, как Шейдеман из окна Рейхстага объявил о создании «Германской республики», Карл Либкнехт, в свою очередь, распахнул окно Stadtschlos и провозгласил «свободную социалистическую республику». С этого ребячества, с двух окон, распахнутых в двух исторических зданиях, начались серьезные проблемы. Четыре месяца продлилась гражданская война, она же «Немецкая революция».
Армия в итоге восстановила порядок, разбив коммунистов и убив в том числе Розу Люксембург и Карла Либкнехта. В январе 1919 года прошли выборы, на которых ни одна партия не набрала большинства голосов и не был выработан консенсус. Противоборствующие силы еще долгие годы продолжали враждовать, и Германия пребывала в раздоре и смятении вплоть до 1933 года, когда фанатичный переселенец из Австрии положил конец спорам, объявив вне закона всех, кто не согласен с его идеями, – вот тут-то начались уже не детские проблемы.
А весной 1919-го, как раз когда стало казаться, будто все помаленьку утрясается и жить все-таки можно, последовал самый тяжкий, самый унизительный удар. В мае победители предъявили наконец полный список своих требований, и в легендарном Зеркальном зале Версаля была подписана капитуляция. Немцы были ошеломлены. Они-то думали, худшее уже позади. Разве не выполнили они все требования Антанты? Разве не свергли императора, после чего расправились с коммунистами? Успокоили и правых, и левых, образовали вполне приличное центристское правительство, как в США, Англии, Франции или в той же Швейцарии. Чего же еще можно от них требовать? Оказывается, очень и очень многого.
По окончательным условиям Германия лишалась территориальных приобретений во Франции, Бельгии и Дании, а также всех азиатских и африканских колоний. Сверх того с нее требовали колоссальные репарации золотом, кораблями, строевым лесом, углем и скотом. Особенно тяжелыми, невыносимыми были три пункта: Германия отдавала большую часть польских земель и таким образом Восточная Пруссия оказалась отрезанной от основной части страны; Германия официально признавала себя единственным зачинщиком войны и, в-третьих, она должна была до минимума сократить свою армию. Каждое из этих условий само по себе было ужасно, вместе они превращались во что-то непостижимое уму и сердцу.
Со всех сторон слышались возмущенные крики, никто не мог смириться с подобным решением. Это воспринималось как смертный приговор нации – так в итоге и вышло. Но и выхода другого не было, оставалось только принять все условия и проглотить это унижение. Шейдеман, тот самый человек, который распахнул окно Рейхстага и самонадеянно провозгласил Германскую республику, теперь изрек проклятие: «Да отсохнет рука, подписавшая этот документ!»
И все же документ был подписан. Годом ранее, когда немцы еще уповали на победу и только что одолели Россию, разве не заставили они русских подписать договор еще более жестокий и унизительный, чем тот, к которому теперь принуждали их самих? Пожалуй, они-то проявили к падшим еще меньше милосердия, и, как говорится, змей укусил в пяту, и эти бесконечные око за око вели все к новым проблемам.