Он выехал в конце апреля, чтобы начать учиться с летнего триместра, с ним вместе поехала Кристель, которая тоже училась в том городе. Бабушка Жюли Бонхёффер жила в Тюбингене в доме 38 по Неккархальде на реке Неккар. В основном у нее оба внука и жили, там их часто навещали родители. Бетге писал, что Бонхёффер был «гораздо сильнее привязан к семье, чем обычно бывают привязаны студенты» и что он «почти ничего не решал, не посоветовавшись с родителями»62. Начинать учебу в Тюбингене также предусматривалось семейной традицией. Карл-Фридрих учился там в 1919 году, за ним последовали Клаус и Сабина, там же училась и Кристель, а начало традиции положил, разумеется, Бонхёффер-старший.
Дитрих последовал примеру отца и вступил в студенческое братство «Igel». Это братство было основано в 1871 году, в один год с Германской империей – сразу после победы над Францией в войне 1870–1871 годов. Пруссия объединила вокруг себя 25 немецких государств, и на протяжении полувека эту конфедерацию возглавляла прусская династия Гогенцоллернов. Первым кайзером стал прусский король Вильгельм I. Он считался «первым среди равных» (primus inter pares), то есть среди глав остальных двадцати четырех государств. Премьер-министром он назначил прусского же князя Отто фон Бисмарка, вошедшего в историю как «Железный канцлер». Хотя члены братства «Igel» были патриотически верны кайзеру и рейху, от национализма и милитаризма той эпохи они оставались свободны. Устав братства подходил семейству Бонхёфферов с его приверженностью к умеренности в политике, так что Дитрих не испытывал колебаний по этому поводу. Правда, его братья обошлись и без этого товарищества.
Немецкое слово «Igel» (произносится «игель») означает «ёж». Члены братства носили шапки, сшитые из ежовых шкурок, в одежде предпочитали серый цвет различных оттенков, от светлого до темного, и задирали нос перед прочими братствами, чересчур увлекавшимися яркими шляпами и украшавшими свои лица чудовищными дуэльными шрамами. В Германии XIX и даже начала ХХ века шрам, полученный на студенческой дуэли, считался почетным отличием [16] .
Бонхёфферы, само собой, за подобной мишурой не гнались, да и не причисляли себя ни к националистам, ни к монархистам, оставаясь при этом патриотами, и национальная гордость «Ежей» им не была чужда. Карл Бонхёффер с любовью вспоминал те времена, хотя и не одобрял студенческие попойки, где все превышали меру, состязаясь в выносливости. В его времена «Ежи» по большей части придерживались умеренных убеждений, стояли за кайзера и Бисмарка. Замок-резиденция императора и премьер-министра все еще нависал над городом.
Спустя много лет другой «Ёж» вспоминал, что Дитрих в те годы был чрезвычайно уверен в себе и своих взглядах, но не тщеславен, «умел переносить критику». Был он также «товарищеским, подвижным и физически крепким юношей», обладавшим «острым нюхом, различавшим главное и второстепенное, и решимостью добраться до сути всего». Он также «умел тонко подшучивать над людьми, и с юмором у него дела обстояли прекрасно»63.
Для Германии 1923 год обернулся катастрофой. Немецкая марка, уже два года неуклонно скользившая вниз, сорвалась в свободное падение. В 1921 году за доллар давали 75 марок, в следующем году – 400, в начале 1923 года – 7000. И то было только начало. Германия не могла вынести бремя репараций, навязанных ей Версальским договором. В 1922 году, не справляясь с этими поборами, немецкое правительство попросило отсрочки. Многоумные французы не поддались на «уловки» и категорически отказали. Но это не было уловкой – вскоре Германия обанкротилась. Французы тут же оккупировали Рур, центр немецкой промышленности. По сравнению с наступившим экономическим хаосом прежние тревожные месяцы могли показаться прекрасным утраченным прошлым: к августу доллар стоил миллион марок, а к сентябрю прекрасным утраченным прошлым стал август. В ноябре 1923 года за доллар давали около четырех миллиардов немецких марок.
8 ноября Гитлер, почуяв подходящий момент, возглавил пресловутый «пивной путч» в Мюнхене, однако его чутье чересчур поторопилось: вместо победы его ждала тюрьма по обвинению в измене и мятеже. В тиши и спокойствии крепости Лансберг-ам-Лех он, словно свергнутый император, принимал у себя товарищей, диктовал свой исступленный манифест Mein Kampf и готовил новый удар.
Под конец 1923 года наступил срок выплаты по страховке Карла Бонхёффера. Всю жизнь он платил взносы и вот теперь получил 100 000 марок – благодаря инфляции хватило как раз на бутылку вина и корзину клубники. Хорошо еще, что к знаменитому психиатру обращались пациенты из других европейских стран, платившие ему в своей валюте, но даже для Бонхёфферов жизнь становилась весьма затруднительной. В октябре Дитрих жаловался в письме домой, что каждый обед обходится ему в миллиард марок. Он хотел оплатить кошт на две-три недели вперед, но для этого требовалась финансовая помощь родителей. «У меня нет при себе столько денег, – пояснял он, – я потратил шесть миллиардов на хлеб».