Когда часы на башне дворца Розенборг пробили десять, Дитте не на шутку встревожилась. Дорого бы дала она, чтобы Карл был дома. Идти разыскивать мальчика было бесполезно, — неизвестно, в каком конце города он находился. Но ей нужно было, чтобы кто-нибудь сказал ей: «Он придет, будь спокойна, ничего не случилось, просто он запоздал сегодня. Может быть, они с Эйнаром зашли в цирк, мало ли что приходит в голову мальчикам!»
Она уговаривала сама себя, но именно потому, что не верила себе, ей так хотелось услышать это от кого-нибудь другого. Лучше всего от Карла, — он никогда не говорил ничего, в чем не был уверен сам.
Поминутно подходила она к окну и выглядывала во двор, и каждый раз, заслышав шаги на лестнице, приотворяла дверь в длинный коридор.
Внизу у Андерсенов зажгли огонь, Дитте спустилась к Сельме, — не знает ли та чего. Сельма, видно, бегала на поиски и не успела еще скинуть платка с головы. Лицо у нее было заплакано.
— Что могло случиться? — спросила она Дитте. — Я целых два часа рыскала повсюду. Мы ведь сидим и мерзнем, он обещал принести угля, и вот… этого еще никогда не бывало! Он большой озорник, но дела никогда не забывает… затопить нечем! — Она опять заплакала.
— Возьми у меня угля, — предложила Дитте. — Это еще не самая большая беда, я боюсь…
Но Сельма продолжала жаловаться, даже не обратив внимания на предложение. Она цеплялась за уголь, лишь бы только не взглянуть в глаза истине.
Женщины потолковали было — не пойти ли заявить в полицию. Но ни той, ни другой не хотелось вмешивать в свои дела полицию, — обе они были незамужние. Да мальчики и сами придут, не стоит выдавать себя, рассказывать полиции, на какие штуки приходится детям пускаться. Разумеется, они придут, они ведь такие молодцы оба и привыкли выкручиваться из всяких бед. Как же им не прийти!
— Может, где пожар случился, — тогда мальчишки все на свете забыть готовы! — продолжала Сельма. Она сама сколько раз видела, как дети простаивали на пожаре всю ночь напролет, забыв обо всем.
Дитте вернулась к себе и продолжала ждать. Долго сидела она, зажав рот рукой, точно не давая чему-то вырваться наружу и пристально глядя в огонь лампы невидящими глазами. Потом силой взяла себя в руки. Нет, не поддастся она черным думам! Встала и вынула из старого комода свою черную вязаную безрукавку, уцелевшую у нее с тех времен, когда она служила прислугой. Надевалась эта вещь только по праздникам и была совсем как новая. Дитте распустила ее, затем взяла длинные деревянные спицы и начала вязать. Петер всю зиму мечтал о вязаной шапке с кисточкой, да все не на что было купить шерсти для вязанья. Теперь у него будет и шапка, и шарф, и напульсники — все одинаковое! Вот обрадуется! Дитте смутно представлялось, что, если она исполнит самое заветное желание мальчика, он придет, непременно придет!..
Мало-помалу, однако, напряжение воли ослабело, усталость взяла свое, и Дитте уснула счастливым сном. Ей снилось, что Петер с нею, стоит, прислонившись к ее плечу, как всегда, когда они бывали одни, и кладет на стол свой заработок. «Чуть было не остались сегодня ни с чем, — говорит он со своей забавной серьезностью, — но потом все-таки заработали кое-что».
Дитте проснулась от шума во дворе, — извозчик Ольсен шел задавать корм лошадям. В комнате было холодно, лампа слабо коптила. Теперь Дитте больше не сомневалась. Она прибрала в комнате и пересмотрела все детское белье и платье. Лицо у нее совсем застыло, словно окаменело. Пересмотрела и Карловы носки, — чтобы старухе Расмуссен было поменьше работы. Пробрала штопальной бумагой все проредившиеся места: тем дольше проносятся, и старуха успеет передохнуть. Только скорее, скорее бы разразилось неизбежное! Словно камень давил сердце или застряла острая кость. Пришлось раскрыть окно, чтобы не задохнуться.
У Сельмы все еще светился огонь. И она, видно, ждала! По двору прошлепали деревянные башмаки, — проковыляла газетчица со своей тяжелой кипой газет и сунула «Листок» в дверь Сельмы. Вскоре по лестнице послышались тяжелые шаги Сельмы. Дитте знала, что это означает. Сельма плакала, держа газету трясущейся рукой.
— Тут напечатано… — сказала она, всхлипывая.
Но Дитте по ее голосу поняла, что она не Эйнара оплакивает.
Да, вот оно напечатано:
«Ужасное. несчастье на товарной ветке. Ребенок попал под грузовую платформу. Обе ноги раздроблены. — Дитте читала чисто механически; она ведь уже заранее знала это… Уже перестрадала это. — Бедняжка немедленно очутился на операционном столе и лежал, обводя докторов и сиделок большими удивленными глазами. Видимо, он был еще в сознании, так как, когда сестра милосердия стала ножницами разрезать на нем одежду, он заплакал и сказал: — Не режьте платье, мама огорчится»…