Дитте знала это. У него резались зубки, десны вспухли и горели, щечки пылали от лихорадки, и он все просился на руки. Малыш цеплялся за юбку матери, она отталкивала его, он падал и ушибался. Кто же брал его на руки, кто утешал? В любвеобильном сердце девочки поднималось раскаяние. Она оставила малыша! И Дитте затихла в нетерпеливой тоске — поскорее бы опять посадить его к себе на колени! У нее ломило поясницу, когда она долго таскала его на руках, и учитель выговаривал ей за то, что она не умеет держаться прямо.
— Сама виновата, — говорила ей мать. — Зачем поднимаешь такого большого мальчишку? Он сам отлично может бегать.
— Но ведь он плачет, ему больно! — Дитте по себе слишком хорошо знала, как тянет ребенка прижаться к живому, бьющемуся сердцу. Она сама все еще испытывала эту потребность, тем более, что ее мать не чувствовала никакой радости, когда носила ее под сердцем.
Сэрине была зла, когда Ларc Петер привез Дитте, и несколько дней даже не смотрела на нее. Наконец любопытство одолело ее.
— Ну, как поживает старуха? Не хуже ей? — спросила она.
Дитте, думая, что мать спрашивает из сочувствия, подробно рассказала, как бедствует бабушка.
— Совсем не встает больше с постели, ест, только когда к ней заглянет кто-нибудь и принесет еду.
— Ну, стало быть, не долго протянет, — решила Сэрине.
Дитте расплакалась, и мать начала бранить ее.
— Глупая девчонка! Есть из-за чего плакать! Старики ведь не могут жить вечно и быть обузой для других. А когда бабушка помрет, у нас будет новый дом.
— Нет, бабушка сказала, что деньги от продажи ее хижины надо поделить поровну. А другие… — Дитте вдруг запнулась.
— Какие другие? — Сэрине наклонилась к ней, ноздри у нее раздулись.
Но Дитте крепко сжала губы. Бабушка строго-настрого наказала ей не проговориться об этом никому даже намеком, а она вот и проболталась!..
— Глупая девчонка! Думаешь, я не знаю, что ты говоришь про двести далеров, которые выплачены за тебя? Как же насчет их?
Дитте недоверчиво посмотрела на мать и прошептала:
— Они пойдут мне.
— Так лучше бы старуха отдала их нам на сохранение, чем самой дрожать над ними, — буркнула Сэрине.
Дитте вздрогнула. Ведь этого-то как раз бабушка и боялась — что Сэрине доберется до денег.
— Бабушка их хорошо припрятала, — сказала она.
— Вот как? Куда же? В перину, конечно!
— Нет, нет! — уверяла Дитте, энергично мотая головой. Но сразу ясно стало, где именно были спрятаны деньги.
— Ну, и отлично, что не в перину, потому что за периной я скоро приеду и возьму ее. Так и передай от меня бабушке в следующий раз. Все мои сестры получили из дому по верхней перине, когда выходили замуж, и я требую такую же для себя.
— Но ведь у бабушки осталась только одна верхняя перина, — принялась уверять Дитте чуть не двадцатый раз.
— Может взять одну из своих нижних перин и ею накрываться. А то лежит на целой горе!
Правда, постель у бабушки была мягкая-премягкая, это Дитте знала лучше, чем кто бы то ни было. Перины на бабушкиной кровати были туго набитые и грели лучше всего на свете, а на стене около кровати висела соломенная циновка. Как тепло и уютно было спать там за бабушкиной спиной!
Дитте была не по возрасту мала, — суровые условия жизни задерживали ее рост, — но по уму она казалась старше своих лет. Девочка была от природы вдумчива, и жизнь научила ее не уклоняться, а принимать всякое бремя целиком на свои плечи. Дитте совсем не знала детской беспечности и была полна забот и огорчений. Сердце ее болело за братишек и сестренку в течение тех немногих дней, которые она проводила у бабушки, и в то же время девочка тосковала о бабушке, когда долго не видалась с нею.
В наказание за то, что Дитте самовольно задержалась у бабушки, Сэрине долго не разрешала девочке снова навестить старуху. И Дитте все время мучилась, думала о бабушке и изводила себя упреками. Особенно по вечерам, когда лежала в постели и долго не могла заснуть от холода и от грустных мыслей. Приходилось накрываться с головой, чтобы мать не услыхала рыданий.
Дитте вспоминала всю доброту старухи, горько каялась в своих злых проделках и шутках. Вот и неси наказание! Дурно платила она бабушке за все ее заботы, — вот и сама стала одинокой, заброшенной. Никогда не была она по-настоящему добра к бабушке. Теперь бы она вела себя совсем иначе, да поздно спохватилась! Сотни раз могла бы она порадовать бабушку, — Дитте знала чем, — но тогда была ленивой, негодной девчонкой. Попади она опять к бабушке, она бы уж не забывала оставлять для нее кусочек сахару на вторую чашку кофе, вместо того, чтоб самой съедать его тайком. Не забывала бы и греть для бабушки каждый вечер кирпич и класть его в ногах постели, чтобы у старухи ноги не мерзли. «Опять ты забыла про кирпич, — говорила бабушка чуть не каждый вечер. — У меня ноги застыли. А у тебя, дитятко? Да они же совсем, как ледышки!» И бабушка брала ноги девочки и отогревала их в своих руках, о ее же старых ногах никто не заботился! Дитте просто в отчаяние приходила.
И Дитте казалось, что если она искренно пообещает себе исправиться, стать доброй, то случится так, что она будет опять жить с бабушкой. Ничего такого, однако, не происходило. И вот однажды девочка не вытерпела, кинулась напрямик по полям и лугам в ту местность, где жила бабушка. Сэрине хотела было немедленно вернуть ее обратно, но Ларc Петер отнесся к делу спокойнее.
— Подождем денек, другой, — сказал он. — Она ведь давно не была у старухи.
И он так устроил свои дела, что мог заехать за Дитте лишь через несколько дней, дав ей возможность побыть с бабушкой.
— Заодно непременно привези перину, — напутствовала его жена. — Становится холодно, она пригодится нам укрывать детей.
— Посмотрим, — ответил Ларc Петер.
Когда Сэрине забирала себе что-нибудь в голову, то пилила и пилила мужа так усердно, что большинство мужей вышло бы из терпения. Но Ларc Петер был не из породы Маннов: сыпавшиеся на него женские упреки и брань не могли сломить его; он выслушивал все с добродушной невозмутимостью.
XVII
КОШКА ИЗ ДОМА — МЫШКИ НА СТОЛ
Дитте проснулась от звяканья железа и открыла глаза. На столе тускло горела лампа, а перед печкой стояла на коленках мать и колотила угольными щипцами снизу по конфорке, в которой застрял кофейный котелок. Сэрине была еще не одета, и пламя из печки бросало блики на ее рыжие спутанные волосы и голую шею. Дитте поторопилась закрыть глаза, чтобы мать не заметила, что она проснулась. В комнате было холодно, и в окна глядела ночь.
Громко топоча, вошел отец с фонарем в руках, потушил его и поставил у дверей. Ларc Петер был уже одет, успел наведаться в хлев и задать корм скотине; словом, покончил с утренней своей работой. В комнате запахло горячим кофе. «А-а!» — потянул он носом, садясь за стол. Дитте глядела прямо на него, при нем нечего было опасаться, что мать выгонит ее из теплой постели.