Дитте была не из тех, кому надо дважды повторять одно и то же. Обыкновенно она заранее знала, за что и как надо браться, и бралась за все от души, а потому привыкла делать даже больше, чем по справедливости можно было требовать от нее; одно естественно вытекало из другого. Кроме того, ведь Дитте с детства была предназначена служить другим, вся ее жизнь складывалась в соответствии с этим, и она сама буквально рвалась к этой цели — быть полезной другим. И если девочка когда-нибудь сидела сложа руки, то не по собственной воле.
А тут еще ей полагалось за ее работу жалованье — как взрослой. Наняли-то ее пасти коров и овец, и за все лето ей причиталось получить отрез домотканой полушерстянки на платье, пару деревянных башмаков, фунт нечесаной шерсти, рубашку из крашенины да пять крон деньгами впридачу — если будет очень стараться. Трактирщик сам договорился обо всем и получил задаток.
Дитте старалась вовсю, и к тому часу, когда выгоняла скотину на пастбище, успевала уже порядком устать. Она вставала вместе с солнцем, помогала доить коров и готовить завтрак для работников, мыла кадки и ведра и была на побегушках. Девчонку звали и посылали то туда, то сюда, без конца; ее ноги должны были бегать за всех.
Зато на пастбище она могла отдыхать — только спать нельзя было. Пастбищем служили обширные луга по другую сторону высокого морского берега. Грунтовые воды не имели отсюда стока в море и скоплялись здесь в низинах. Первоначально это было настоящее озеро, которое с течением времени заросло тростником. И когда коровы бродили по луговине, почва под их ногами ходуном ходила. Участки, поросшие травой и камышом, перемежались то болотцами, то кочками с низенькой порослью березняка, осинника и ольшаника, окруженными, как венком, вереском. На самом высоком и сухом местечке среди этих порослей Дитте и устраивалась, — свивала себе уютные «гнездишки» из сухого камыша и украшала их цветами, прошлогодним рогозом и ракушками, которые так ярко белели в черных кучках земли, вырытой кротами. Привстав на цыпочки, Дитте могла выглядывать из своего убежища и следить за скотом, — здесь было достаточно удобно, чтобы она могла чувствовать себя прекрасно. Кое-где виднелись торфяные ямы с черными стенками и мутной болотной водой, — они наводили на мысли о скорби и смерти, о черных могильных холмиках и составляли резкий контраст со светлыми солнечными бликами, молодыми побегами и жужжанием насекомых; ямы придавали всему существованию отпечаток чего-то неверного, ненадежного, изменчивого. Здесь можно было бродить, беззаботно напевая, и вдруг ни с того ни с сего разрыдаться, и это не казалось нелепым. Но тут были и свои преимущества. Здесь было чем поиграть, и Дитте старалась развлекаться в меру своего умения. Свои «гнездышки» она наполняла самыми заманчивыми предметами, которые находила, бегая и перегоняя скотину; там были и пестрые птичьи яички, красивые перышки и даже мертвый крот в бархатной шубке. Но играть по-настоящему она не умела, ей не хватало для этого фантазии. В детстве ей некогда было заниматься играми, а теперь в ее душе иссякли необходимые для этого способности. Много воды утекло ведь с тех пор, когда она играла старым деревянным башмаком Сэрена, на котором бабушке стоило только намалевать лицо да обернуть тряпкой, чтобы у Дитте сразу оказался товарищ игр. Долгая и трудная жизнь отделяла то время от настоящего.
Теперь Дитте сидела, разглядывая свои сокровища и перебирая их от скуки. Хозяйка дала ей вязанье и приказывала связать за день столько-то рядов, Дитте охотно вязала вдвое больше заданного, и все-таки этого занятия хватало ей ненадолго, — очень уж проворные были у нее пальцы! И вот ее одолевали думы, грустные думы.
Одиночество и тоска по родному дому тяжестью ложились на душу, особенно в первое время, и Дитте часто плакала целыми часами. Она скучала по отцу и детишкам, по привычной работе, починке и штопке их одежды. Она так привыкла к заботам о семье, что ее терзала тревога. Спохватились ли вовремя починить деревянные башмаки Поуля? Следят ли за тем, чтобы сестренка Эльза ела как следует? Она ведь никогда не ела по-настоящему, а только время проводила за столом или из-за болтовни вовсе забывала про еду, особенно по утрам. И вдруг оказывалось, что ей уже пора в школу! Тогда она бросала все и бежала, часто даже забывая захватить с собой завтрак. За нею нужен был глаз да глаз.
А отец… заботятся ли о нем? Дают ли ему горячего пива, когда он, закоченевший, возвращается домой с ночного лова? И хорошо ли просушивают его рабочую одежду?