Точильщик на все лады вертел и поворачивал хлебный нож, пробовал кончиками пальцев лезвие — очень ли затупилось, тряс черенок, уверяя, что он расшатался, клал его на наковальню, собираясь заклепать, и говорил, что этим ножом, верно, камни резали. Все это были одни выдумки. Ни черенок не расшатался, ни нож не затупился.
Настоящая обезьяна был этот точильщик — совсем еще молодой парень, худощавый и очень подвижной. Он не закрывал рта ни на минуту и шутил и балагурил без устали. И красив он был. Глаза черные, а волосы отливали на солнце цветом воронова крыла.
Ларс Петер, только что выспавшийся на сеновале, позевывая, показался в дверях сарая. Из взлохмаченной копны волос торчали соломинки и былинки клевера.
— Откуда ты взялся? — весело крикнул он точильщику, переходя через двор.
— Из самой Испании! — откликнулся точильщик, сверкнув в улыбке белыми зубами.
— Из самой Испании. Так, бывало, отвечал всегда мой отец, — в раздумье проговорил Ларс Петер. — Ты не из Одской округи, если можно спросить?
Молодой точильщик утвердительно кивнул.
— Так ты, пожалуй, знавал Анста Хансена?.. Огромного роста был, и девять сыновей у него… А прозвище — Живодер. — Последние слова Ларс Петер прибавил, понизив голос.
— Как же не знавать? Это мой отец.
— Вот оно что! — сказал Ларс Петер растроганно и протянул свою лапищу. — Так добро пожаловать к нам! Ты, значит, Йоханнес, самый меньшой из моих братьев.
Он задержал руку Йоханнеса в своей и ласково глядел на него.
— Вот ты каким вырос! Я ведь не видал тебя с тех пор, как тебе было всего два-три месяца. Ты на мать похож.
Йоханнес усмехнулся, чувствуя себя несколько неловко, и высвободил свою руку. Он совсем не был взволнован, как его брат.
— Да брось ты свою точилку, пойдем в дом, — пригласил Ларс Петер. — Девчонка угостит нас кофейком… Нет, все-таки… вот так встреча!.. Как ты похож на мать! — Ларс Петер заморгал глазами, готовый прослезиться от волнения.
За столом Йоханнесу пришлось рассказать обо всех домашних делах. Мать умерла несколько лет тому назад, братья разбрелись по всему свету. Известие о смерти матери очень расстроило Ларса Петера.
— Так она отошла в другой мир, — проговорил он тихо. — Я не видел ее с тех пор, как она кормила тебя грудью. А я-то все утешал себя надеждой, что еще свижусь с нею когда-нибудь. Она была нам доброй матерью.
— Да-а, — протянул Йоханнес, — только уж очень ворчлива стала.
— При мне она еще не была ворчливой. Может статься, она долго хворала?
— Во всяком случае, я не очень-то долюбливал ее. Вот старик наш — другое дело. Молодчина! Никогда не вешал носа.
— Он все еще держится своего прежнего ремесла? — заинтересовался Ларс Петер.
— Нет, давно уже покончил с этим. Теперь стал пенсионером! — Йоханнес усмехнулся. — Сидит у проезжей дороги и бьет щебень на общину. Но все такой же кремень и норовит всеми командовать. То и дело сцепляется с крестьянами, ругательски ругает их за то, что они наезжают на кучи щебня.
Сам Йоханнес повздорил со своим мастером и избил его. После того ни один мясник не соглашался взять его к себе в ученье, и он переправился на другой берег у Люнэса, захватив с собой вот этот инструмент, который взял напрокат у больного старика-точильщика.
— Так ты, значит, мясник, — сказал Ларс Петер. — То-то мне показалось, что ты как-то странно обращаешься со своими инструментами. А разве ты, такой молодой и здоровый, не мог бы избавить старика от попечительства?
— Ну, с ним разве сладишь? Да ему и не плохо вовсе. А что касается меня, то если хочешь жить мало-мальски по-людски, ну и повеселиться малость, то заработка самому только-только в обрез.
— Да, пожалуй… Ну, а теперь как же ты намерен устроиться? Пойдешь бродить по свету?
Да, Йоханнес собирался побродить немного по стране, занимаясь точильным ремеслом, конечно.
— Да ты смыслишь в нем хоть сколько-нибудь? Или только хвастаешься?
Йоханнес скорчил гримасу.
— Кое-что я перенял у старика точильщика еще мальчишкой. То есть главным образом ухватки, понимаешь? Заговоришь людям зубы, получишь свои денежки, и марш со двора, пока они еще не успели разглядеть работу. Чудесное дело переходить с места на место. И полиции за тобой не угнаться.
— Н-да… значит, и у тебя эта страсть — бродяжить? Опасная болезнь, брат!