Поклонившись Клавере, Таулина обратилась к ее другу:
— Крис, тебя отец всюду ищет.
— Уже иду, — отозвался мальчик.
Еще раз поклонившись, Таулина ушла. Робко взглянув на Клаверу, Нирлон поспешил за матерью.
— Странный какой-то, — пробормотала Клавера, глядя ему вслед.
— Ну, мне пора.
— Подожди, Крис…
Клавера встала, стянув с шеи кулон из черного кристалла.
— Вот, — сказала она, положив кристалл другу на ладонь, — это слеза Стигии, да, та самая. Тебе наудачу. Вернешь, когда снова встретимся.
— Спасибо, — улыбнулся Крис.
Надев кулон, он ушел. Проводив его взглядом, Клавера задумалась, уныло глядя на зеркальную гладь пруда.
Как ей хотелось отправиться в это путешествие вместе с Крисом! Она обожала океан, часами любовалась им из окна своей спальни, воображая опасные приключения, подстерегающие моряков. Но, увы: ее обязанность сидеть во дворце и “не доставлять и без того занятым взрослым лишние хлопоты”. Тоска!..
Солнце совсем скрылось из виду, и прохладные сумерки окутали сад. Из задумчивости Клаверу вывело чувство, что за ней кто-то наблюдает. Подняв голову, она увидела стоящего на балконе отца — царя Феба. Его лицо обрамляли рыжие волосы и борода, на широкие плечи была накинута алая мантия, а ясные голубые глаза, чуть сощурившись, глядели на дочь. Девочка помахала ему рукой, он улыбнулся в ответ.
— Тебе не кажется, что это немного безответственно? — послышался позади царя знакомый ему голос. Он обернулся. В тени балкона, лениво прислонившись к стене и сложив руки на груди, стоял его младший брат — Гордон. Черноволосый и поджарый, он разительно отличался от Феба, однако был не менее хорош собой. Помимо тонких черт лица и светлой кожи в его облике присутствовало и некое недоступное брату аристократичное изящество.
— Что безответственно?
— Ну… — Гордон подошел ближе и, облокотившись о перила балкона, кивнул в сторону Клаверы, — позволять ей иметь такую силу в столь юном возрасте. Ведь это может быть опасно не только для нее самой, но и для других.
— Да, — вздохнул Феб. — Я и сам об этом думаю. Предлагал Надире лишить девочку этих способностей, но она наотрез отказалась. Говорит: «Раз наша дочь до сих пор никого не покалечила, нам не о чем беспокоиться».
Гордон хмыкнул. Феб, сдвинув брови, не отрывал взгляд от девочки, которая усилием воли заставляла опавшие листья кружиться перед ней.
— Знаешь, — начал он, — иногда мне хочется вернуться в свою юность, в ту пору беззаботности и наслаждений. Тебя не посещало такое желание?
— Нет, — последовал лаконичный ответ.
Феб коротко покивал, потом, словно оправдываясь, сказал:
— В последнее время много тревог на меня свалилось: дар Клаверы, Надирины реформы, из-за которых половина старейшин на меня волком глядят; ажаловцы стали беспокойны, того и гляди, поднимут восстание, и плюс ко всему ходят слухи, что Авар собирает армию, а ведь мы не готовы к войне.
Он замолчал. Гордон, рассеянно постукивая пальцами по перилам, казалось, совсем не слушал его. Но, взглянув на опустившего голову брата, Гордон нехотя произнес:
— Не волнуйся. Я отправил Ориса на Малый Остров. Он всё уладит. Не думаю, что у Авара хватит наглости напасть на нас.
Видя, что его слова никак не действуют на брата, он добавил:
— А если всё-таки решится, то не беда — отобьёмся.
Феб покачал головой.
— Наше войско малочисленно и совсем не подготовлено…
— Аэллию защищает древняя магия, которую не пробить никакой армии, — с лёгким раздражением перебил Гордон, — ты это знаешь.
Он хотел сказать что-то ещё, но осекся, потому что в сад вошла Надира — молодая женщина с красивыми раскосыми глазами, смуглой кожей и роскошной гривой черных, как вороново крыло, волос.
Она посмотрела на балкон. Гордон насмешливо скривил губы, Надира ответила ему холодным взглядом. Позвав с собой дочь, она удалилась.
— Твоя жена никогда не улыбается или только при мне? — спросил Гордон всё с той же кривой ухмылкой.
Феб ответил не сразу.
— Не принимай её надменность…
— Сейчас подадут ужин, — равнодушно перебил Гордон. — Идём.
После ужина все члены царской семьи разошлись по своим покоям.
Гордон как всегда заперся в своём кабинете. Он, чуть сгорбившись, сидел за письменным столом, уставившись взором в нераскрытый документ. Облик Гордона, обычно самоуверенный и даже немного наглый, сильно изменился: он будто постарел, его красивое лицо посерело, а меж бровей пролегла глубокая морщина.