Равен подошел к мечу, но не стал его касаться, только лишь глядя на оружие. Сейчас его скрывала плотная жесткая ткань, но вемпари и так знал, что там. Пламя в черепе, тот самый меч из видения Теуша. Все пророчества мы воплощаем в жизнь сами. Невероятно страшное оружие.
- Не знаю, что бы чувствовал твой отец, а мне стыдно.
Карие глаза Яноса подернулись красноватой дымкой, прогоняя безразличное выражение.
- Не вспоминай моего отца. - Недовольно отозвался он, видимо, все же обижаясь на ныне ушедшего родителя за выбор Вождя, - В конце концов, мы должны это сделать, ты знаешь.
- Юноша уже на алтаре, Янос. Тебе передать все то, что было высказано в адрес некроманта пополам с криками и воем? И боюсь, его сознание уже повреждено. Подумай, к чему это приведет... мы сломали жизнь человеку.
- Обратной дороги уже нет. И когда стоит выбор между судьбой одного человека и судьбой целого Народа... ты сам знаешь, куда склоняется чаша весов, - Янос прикрыл глаза, на мгновение опуская голову. Затем он выпрямился, подходя к свертку.
- Знаю. И все-таки, мы сволочи. Лично мне смотреть ему в глаза будет сложно... Если будет куда смотреть. Надеюсь, дело не дойдет до нежити...
- Раз тебя так мучает совесть - лети туда! Вытащи его с алтаря и лечи до одурения! - уже не выдержав, вскинулся Янос, и с кончиков перьев соскользнули голубые молнии, - И пусть этот мир лишится единственной надежды!
- Заткнись, мальчишка! - гулко хлопнув крыльями, Равен подлетел к Вождю и влепил тому оплеуху. Звонко и больно. - Надеюсь, он, заняв свое место, будет хоть чуть милосерднее тебя. И если твоя совесть спокойна, зная, ЧТО творит эта старая лысая крыса, мне тебя жаль.
Янос дернулся от удара, отступая назад - черные пряди упали на лицо. Глаза, ставшие из карих красными, бешено смотрели на Равена.
- Про свою совесть я не говорил ни слова - ты не можешь знать, спокойна она или нет, - ровным голосом ответил он, - И раз мы больше сделать ничего не можем - приходиться лишь ждать.
- Врешь, можем, - нехорошо усмехнулся старый Хранитель. - Чем меньше времени он проведет в катакомбах Мобиуса после «рождения», тем лучше. Так что ты возьмешь меч и выпустишь его так, чтобы он нашел хозяина. Лично ты. Прямо сейчас.
Янос хмыкнул, хотел было огрызнуться, но передумал. Хоть он и Вождь, но Равена больше слушают, чем его.
- Я к ЭТОМУ больше не прикоснусь! - категорично заявил он, отворачиваясь от свертка и хватаясь за виски, - Ты не представляешь, какая цена плачена за это оружие...
- Знаю, оно для его рук, не для твоих. Но если он его не получит, все это затевалось зря.
Янос вздохнул, вытягивая руку. Сверток поднялся в воздух, завис, на несколько секунд Вождь прикрыл глаза, перемещаясь сознанием в пространстве со скоростью мыслей, вчитываясь, а затем произнес короткое заклинание и сверток исчез.
- Достаточно? - чуть недовольно поинтересовался он.
- Да свершится воля Хозяина Колеса... - тихо проговорил Равен. - Я в Храм. Не буду мешать тебе, Вождь.
После чего официально поклонился и вышел.
Глава четвертая
Перерождение
Гадкое, душащее забытье, наконец, отпустило. Знобило и очень хотелось пить, в горле пересохло. Тело почти не ощущалось и слушалось с трудом. Дышать что-то мешало. Он захрипел и кое-как разлепил глаза.
Полумрак. Каменные своды над головой, холодный камень под спиной. Попытка пошевелиться окончилась звоном цепей и болью. Ноги будто кто в раскаленную топку сунул, и они горели, очень методично и непрерывно пульсируя. С руками было хуже, ощущения раздваивались, как будто чего-то... не хватало?... - и в то же время все было как всегда... Мутило почему-то.
Рядом послышался приглушенный всхлип и тоже звяканье цепи. Что-то сбоку, не слишком далеко, но и не близко, зашевелилось. Тихий шорох, кажется, ткани. Снова звон цепи: «что-то» встало и подошло ближе к каменному алтарю.
Щеки коснулась холодная дрожащая ладонь, почти не касаясь кожи. Гладила, успокаивала, как маленького котёнка. И будто бы боялась, что даже эти касания могут отозваться болью в измученном теле. Одинокие редкие всхлипы и позвякивания цепей. Без слов пела темнота невысказанный вопрос: "Что же он сделал с тобой?" Но голос тихо прошептал совсем другое. Тихий, почти твёрдый. Она храбрилась, отгоняя ужас от себя и растерзанного перед ней мужа:
- Помнишь солнце, как оно вставало над макушками деревьев? И речку около нашего дома? И травы, шелестящие на ветру? Не может в мире такого света и красоты твориться подобный ужас. Твой мир этого не допустит. Он же твой. Кто-нибудь обязательно найдется, услышит. Вытащит нас. Нужно только дождаться...
Врала, бессовестно врала, и сама это знала. Но не могла иначе. Не могла признать, что видит то, что ни в каких кошмарах матушка-природа не имела права допустить. Но оно творилось, и было хуже смерти. И, не признавая, хотела заставить и его поверить, что всё не так ужасно.
Отчаянно хотелось ей ответить, но пересохшее горло не слушалось и не могло издать ни звука.
"Великие Духи, не оставьте меня, отзовитесь... я никогда и ничего не просил у вас, отзовитесь, помогите хоть малостью..."
Тишина.
А когда бессмысленные слова разорвал очередной придушенный всхлип, она запела. Тихим красивым голосом. Песню во славу солнца и жизни, весны и любви.
И про любовь она пела не чью-нибудь, а ту, о которой знала и чувствовала в эту секунду. Не было ни подземелья, ни ран, ни кошмара реальности.
Шаркающие шаги ножом отрезали тихие напевы. Некромант возвращался продолжить прерванную пытку.
Дверь резко распахнулась, Мобиус глянул на алтарь, мерзко и довольно заулыбавшись:
- Смотри, запоминай... скоро от него ничего не останется...
- За что вы его так? За что? - Эольвин подняла на некроманта заплаканные глаза, но тут же снова повернулась к Каинару, гладя его по голове и лицу. Она вся дрожала как осиновый лист на ветру, коленки едва ли не подламывались.
- За что... если бы весь мир ломал себе голову над вопросами "за что" и "почему"... - старик хрипло засмеялся. В зал вошли все те же подмастерья, таща столик с инструментами и банки с... органами? В зеленоватой жиже плавали какие-то комки сосудов и каналов, куски кожи и прочий малоприятный «материал».
Вот тут Каинара начала бить дрожь. Откровенно так. Было страшно, и страх затапливал почти полностью, потихоньку убивая в... теперь уже, наверное, бывшем человеке, разумное существо.
Вошедшие следом амбалы уволокли женщину в угол, и замерли у изголовья Каинара, ожидая, когда некромант намешает нужное зелье. Буквально через полминуты Мобиус подал красновато-бурое месиво, и недолюди впихнули его в глотку Хранителя Равновесия, не забыв отвесить пару ударов для верности.
Тьма наступила быстро и милосердно, забирая замордованное напрочь сознание с собой...
Но, увы, полное забытье длилось недолго. Сквозь тяжелую, душную, вязкую и липкую темноту пробилась боль. Да такая, что все прежнее казалось по сравнению с этим легкими царапинами излишне игривой кошки. Боль ввинтилась в голову и разорвала ее на части - медленно и методично. Очень медленно, словно специально растянуто во времени. Боль и мертвые, холодные слова кислотным дождем сыпались на некогда чистое и светлое зеркало души и разума и выбивали, прожигали в нем трещины, уходящие куда-то в багровую муть. Душа вздрагивала и ежилась под этими ударами, силясь сохранить хоть какую-то часть себя, но, уже не умея толком сопротивляться. А время тянулось бесконечно медленно, и разум постепенно угасал под непрекращающейся пыткой болью, то ослабевающей, то вновь вгрызающейся с новой силой. Где-то там, в глубине существа тлело знание, что если бы не было снотворного, он уже был бы мертв. А жить все еще что-то заставляло.
Весь день некромант непрерывно работал, не щадя ни себя, ни свою жертву, с каждым часом все больше уродуя и преображая тело, постепенно переставшее быть человеческим.