196
Заметьте разницу в характере этих двух людей. Один, вовсе не герой в повседневной жизни, рисковал просто из верности к своему господину, который часто ругал его, а иногда и бил за пьянство. Другой рисковал жизнью из тщеславия и, может быть, также потому, что моя смерть помешала бы его планам и его честолюбивым замыслам, в которых я должен был принять участие.
Когда Скауль вышел из хижины приготовить мне пищу, Садуко сразу перевел разговор на Мамину. Он слышал, что я видел ее, и хотел знать, нахожу ли я ее красивой.
— Да, очень красивой, — ответил я. — Это самая красивая зулуска, которую я когда-либо видел.
— И она умная, такая же умная, как белые женщины?
— Да, очень умная… гораздо умнее многих белых.
— И… какая она еще?
— Очень изменчивая. Она может меняться, как ветер, и быть то теплой, то холодной.
Он немного подумал, а затем сказал:
— Какое мне дело, если она холодна к другим, лишь бы она была тепла ко мне.
— А она тепла к тебе, Садуко?
— Не совсем, Макумазан. — Опять молчание. — Мне кажется, она скорее похожа на ветер, дующий перед большой бурей.
— Да, это режущий ветер, Садуко, и когда он дует, мы знаем, что разразится буря.
— И я полагаю, что буря разразится, инкузи, потому что Мамина родилась в бурю и буря сопутствует ей. Но что из этого, если она и я выдержим ее вместе. Я люблю ее и готов лучше умереть с ней, чем жить с другой женщиной.
— Вопрос в том, Садуко, захочет ли она лучше умереть с тобой, чем жить с другим мужчиной? Она тебе это сказала?
— Инкузи, мысли Мамины таятся во мраке. Ее мысль похожа на белого муравья, роющего подземный ход в иле. Мы видим подземный ход, показывающий, что она думает, но мы не видим самую мысль. Только иногда, когда она полагает, что никто не видит или не слышит ее (я вспомнил о монологе молодой девушки, когда она думала, что я лежу без сознания), или когда ее застать врасплох, проглядывает из подземного хода подлинная ее мысль. Так случилось недавно, когда я умолял ее выйти за меня замуж. «Люблю ли я тебя? — спросила она. — Наверно я этого не знаю. Как я могу сказать? У нас нет обычая, чтобы девушка любила прежде, чем она выйдет замуж, иначе большинство замужеств превратилось бы в вопрос сердца, а не расчета и тогда половина отцов в стране зулусов обеднела бы и не захотела бы воспитывать дочерей, которые им ничего не приносят. Ты храбр, красив, и я охотнее жила бы с тобой, чем с каким-нибудь другим мужчиной… то есть если бы ты был богатым или, еще лучше, могущественным. Стань сильным и могущественным, Садуко, и я полюблю тебя». — «Я этого достигну, Мамина, — ответил я, — но ты должна подождать. Зулусское королевство не было основано в один день. Сперва должен был явиться Чака». — «Ах! — воскликнула она, и глаза ее засверкали. — Чака! Вот это был человек! Стань таким, как Чака, и я полюблю тебя, Садуко, больше… больше, чем ты можешь себе это представить… вот так…» И она обвила руками мою шею и поцеловала меня так, как меня никто еще не целовал. Ты знаешь, что среди наших девушек это не принято. Затем она со смехом оттолкнула меня и прибавила: «Что же касается до того, чтобы я тебя ждала, то спроси об этом моего отца. Разве я не его телка, предназначенная для продажи, и разве я могу ослушаться моего отца?» И она ушла и больше не хочет говорить об этом — белый муравей снова скрылся в подземный ход.
— А ты говорил с ее отцом?
— Да, я говорил с ним, но в неудачную минуту, когда он только что убил скот, чтобы поставить Панде щиты. Он ответил мне очень грубо. Он сказал: «Ты видишь этих мертвых животных, которых я должен был убить для короля, чтобы не впасть в немилость. Приведи мне в пять раз больше, и тогда мы поговорим о твоей женитьбе на моей дочери». Я ответил, что постараюсь сделать что могу, после чего он смягчился, так как у Умбези вообще доброе сердце. «Сын мой, — сказал он. — Ты мне нравишься, а с тех пор, как ты спас моего друга Макумазана, ты мне нравишься еще больше. Но ты знаешь мои обстоятельства. Я беден, а Мамина представляет из себя большую ценность. Немногие отцы вырастили такую девушку. Так вот, я должен извлечь из нее наибольшую выгоду. Я хочу такого зятя, на которого я могу опереться в старости, к кому я всегда могу обращаться в минуту нужды. Теперь я тебе все высказал. Вернись со скотом, и я выслушаю тебя, но знай, что я не связан ни с тобой, ни с кем-либо другим. Я возьму то, что пошлет мне судьба. Еще одно слово: не задерживайся слишком долго в этом крале, чтобы не говорили, что ты жених Мамины. Ступай, соверши дело, достойное мужчины, и возвращайся с добычей или совсем не возвращайся».
— Что же, Садуко, это копье не без острия! — ответил я. — Как же ты решил поступить?
— Я решил, — сказал он, поднимаясь, — уйти отсюда и собрать тех, кто дружески расположен ко мне, потому что я сын своего отца и предводитель амангванов или, вернее, тех, кто остался из них в живых, хотя у меня нет ни краля, ни скота. Затем, к тому времени, как на небе появится новая луна, я надеюсь вернуться сюда и найти тебя снова сильным и здоровым, и тогда мы отправимся, как я уже говорил тебе, в поход против Бангу, с разрешения короля, который сказал, что я могу, если мне удастся забрать скот, оставить его себе за свои труды.
— Не знаю, Садуко. Я тебе никогда не обещал, что пойду войной против Бангу — с разрешения ли или без разрешения короля.
198
— Нет, ты мне никогда не обещал. Но Зикали, мудрый карлик, сказал, что ты примешь участие, а разве Зикали лжет? Прощай, Макумазан. Я выступлю с рассветом и поручаю Мамину твоим заботам.
— Ты хочешь сказать, что поручаешь меня заботам Мамины, — начал я, но он уже выполз из дверного отверстия хижины.
Нужно сказать, что Мамина очень заботилась обо мне. Не обращая внимания на злобу и ругань Старой Коровы, она сумела выпроводить ее, зная, что я ее ненавижу. Она сама делала мне перевязки и варила мне пищу, из-за чего она несколько раз поссорилась с Скаулем, который не любил ее, так как она не удостаивала его своих очаровательных улыбок. Когда я окреп, она очень много сидела со мною и разговаривала, потому что, с общего согласия, красавица Мамина была освобождена не только от полевых, но даже и от домашних работ, выпадающих на долю кафрских женщин. Ее назначением было быть украшением краля ее отца и, если можно так выразиться, его рекламой.
Мы обсуждали разные вопросы, начиная с религии вплоть до европейской политики, потому что ее жажда знания казалась ненасытной. Но больше всего ее интересовало положение дел в стране зулусов, которое мне было хорошо известно как человеку, принимавшему участие в ее истории и пользовавшемуся доверием в королевском доме, а также как белому, понимавшему планы буров и губернатора Наталя.
— Если старый король Панда умрет, — спрашивала она меня, — кто из его сыновей будет его преемником — Умбелази или Сетевайо? Или если он не умрет, кого из них он назначит своим наследником?
Я ответил, что я не пророк и ей лучше спросить об этом Зикали Мудреца.
— Это очень хорошая мысль, — сказала она, — но мне не с кем пойти к нему, так как мой отец не позволит мне ходить с Садуко. — Затем она захлопала в ладоши и прибавила: — О Макумазан, сведи меня к нему. Мой отец доверит меня тебе.
— Да, я полагаю, — ответил я, — но вопрос в том, могу ли я себе доверить?
— Что ты хочешь этим сказать? — спросила она. — Ах, я понимаю! Так, стало быть, я значу для тебя больше, чем черный камушек, годный только для игры.
Я думаю, эта моя неудачная шутка в первый раз заставила Мамину призадуматься. Во всяком случае, после этого ее обращение со мной изменилось. Она стала очень почтительной, прислушивалась к моим словам, как будто они были невесть какой мудростью, и часто я ловил на себе ее взгляд, полный восхищения. Она стала делиться со мной своими заботами и своими надеждами. Она спрашивала меня относительно Садуко. На этот счет я ответил ей, что если она любит его и ее отец разрешит это, то лучше ей выходить за него замуж.
— Он мне нравится, Макумазан, хотя иногда он мне надоедает, но любовь… О, скажи мне, что такое любовь, Макумазан?