— Нет. Сила не для того, чтобы красоваться. Папа вечно твердит, что она для добрых дел, — ответил Итирохико и мечтательно уставился в небо. — Сейчас я ещё ребёнок, но однажды стану таким же великим воином, как отец, с длинным носом и большими клыками…
Дзиромару горящими глазами уставился на старшего брата:
— И я! Я тоже буду крутым мечником, как папа!
Затем Итирохико ушёл, уводя за собой Дзиромару и компанию.
Я закончил собирать овощи, обернулся и посмотрел вслед Итирохико. Приятный профиль образцового старшего брата. Шапка с торчащими ушками. Светлая кожа, правильные черты лица, полный достоинства взгляд. Наверняка этот ребёнок — настоящий отличник среди монстров.
Я проклинал собственное бессилие. Не потому, что меня повалил Дзиромару, и не оттого, что был осмеян его дружками. Итирохико назвал меня слабаком! Да, я действительно слаб…
— Чёрт…
Мне очень захотелось стать сильнее, хотя бы чуть-чуть.
Вечером того же дня Куматэцу вернулся домой и сразу принялся скандалить:
— Что это? Зачем? Кто хозяйничал в моём доме?
— Твой ученик, — непринуждённо отозвался Хякусюбо. — Пока ты отсутствовал, он навёл такой порядок, что лачугу теперь не узнать. Похвали его.
Но Куматэцу не оценил моих стараний. Он грубо отдёрнул занавеску из бусин на входе в кухню, подался вперёд и рявкнул:
— Не делай то, чего не просят!
Я в это время раскладывал еду по тарелкам и тут же опустил голову, чтобы не показывать Куматэцу лицо. Однако тем самым только привлёк его внимание.
— А?.. Чего это у тебя морда в царапинах?
После работы к нам заглянул Татара и тоже уселся за обеденный стол.
Как я понял, эта троица — холостяки, и, хоть у каждого есть свой дом, они с давних пор регулярно ходят в гости к Куматэцу, где вместе едят, пьют чай или что покрепче.
Сегодня на ужин было блюдо под названием «нисимэ», готовить его меня научил Хякусюбо. На первый взгляд кушанье казалось совершенно бесхитростным, но на самом деле сил на него ушло немало. Я купил сушёные грибы, шарики куриного фарша, конняку[9], жареный тофу[10], редьку, таро[11] и морковь. Всё это сварил по очереди, причём каждый следующий ингредиент — в бульоне от предыдущего. Как сказал Хякусюбо, этот метод не даёт вкусам продуктов смешаться и позволяет насладиться всеми оттенками ароматов даже в готовом блюде.
Я угробил на нисимэ уйму времени, а Куматэцу заглатывал его, даже не пытаясь прочувствовать вкус.
— Тебя Дзиромару поколотил? Ха-а, позорище. И не стыдно от всех подряд тумаки получать? Эх, какой же ты жалкий…
И тут я не выдержал:
— Ты прав! Я жалкий. И слабый. С этим не спорю.
— Хоть что-то радует.
— Но позволь-ка спросить: а сам-то ты — нет?
— А? — Куматэцу замер, так и не донеся редьку до рта.
— Он просыпается с рассветом — ты дрыхнешь до обеда. Он всегда по уши в работе — ты постоянно бездельничаешь, — выплёвывал я слова, чтобы остудить свой пыл.
Палочки с редькой мелко задрожали в медвежьих руках.
— «Он» — это Иодзэн? — уточнил Хякусюбо.
— Он всегда занят, но вежлив. Ты вечно прохлаждаешься, но ведёшь себя грубо и безответственно.
— Что ты хочешь сказать?
— Что понял, почему ты не можешь одолеть его.
Стоило мне договорить, как палочки в руке Куматэцу перерубили редьку пополам.
— Что ты сказал, поганец?! — взревел он, но я уже выскочил из лачуги.
Куматэцу с перекошенным от злости лицом выбежал следом:
— Стоять! А ну-ка, повтори!
Я метнулся к другому входу и вновь заскочил в дом. Куматэцу тоже влетел внутрь. Я уже поджидал его с другой стороны стола, чтобы сказать ещё пару ласковых:
— Да сколько угодно! Ты просто ничтожество!
— Что-о?!
— Успокойтесь. Оба! — попытался вмешаться Хякусюбо, но Куматэцу и не думал слушать.
Татара уже успел ретироваться к стене, прихватив с собой миску и палочки. А я снова выскочил на улицу и начал бегать вокруг лачуги. Куматэцу не отставал.
— Как ты смеешь говорить такое учителю?!
— Назвался учителем — так будь им!
— Что-о?
— Ты бесишься на пустом месте!
— Эй ты!
— Сдаёшься, столкнувшись с малейшими трудностями!
— Хватает же тебе наглости нести такую чушь! Ученик должен помалкивать и делать что сказано!
— Ну уж нет! Буду тебя слушать — вырасту таким же придурком!
— Заткнись, гадёныш!
— Прости его, Кюта, — вдруг с болью в голосе воскликнул Хякусюбо. — Ну неуклюжий он у нас, этого не отнять, прояви к нему снисхождение.