Он быстро откусил острыми зубами голову желтохвоста и продолжил, наслаждаясь вкусом:
— Нужно подгадывать момент и хватать добычу. Другими словами…
— «Другими словами»…
Глаза мудреца вдруг хищно сверкнули, и он сглотнул. Мы с Кютой мгновенно почуяли опасность и отскочили. А вот Татара чуть замешкался.
Мудрец с невероятной скоростью взмахнул удочкой:
— Не уйдёшь!
Татара с лёгкостью попался на крючок. Он засучил руками и ногами, но куда там — уже через секунду его тело описывало дугу и летело прямиком в широко раскрытый рот мудреца, причём отдельно от одежды.
— Гя-а-а!
Но стоило мне подумать, что Татаре пришёл конец… как морской лев вдруг проглотил одежду, не тронув самого растяпу. Мы стояли как вкопанные и дрожали, а мудрец смотрел на нас с ухмылкой:
— Спокойно, гостей я не ем!
Похоже, он хотел преподать нам урок, показав, насколько жестокой бывает реальность.
Позади послышался зевок Куматэцу…
Тяжёлое солнце уже практически завалилось за горизонт.
Уставшие от путешествия, мы тащились по пустоши, чтобы выйти на дорогу до Дзютэна.
— У каждого собственные взгляды, всякий говорит о чём-то своём, — сокрушённо произнёс Хякусюбо.
Куматэцу повернулся и насмешливо хмыкнул:
— Ладно тебе, будешь всякую бредятину слушать — совсем потеряешься.
«И это вовсе не шутка, — подумалось мне, — я и сам чуть не потерялся в чужом рту». Одному Кюте было весело. Во время путешествия он делал заметки и теперь просматривал исписанные листы.
— За словом «сила» скрывается столько разных смыслов! Так интересно было послушать, что скажет каждый мудрец!
Конечно же, Куматэцу не мог оставить эти слова без внимания:
— О как! Вот и сидел бы за партой да учился.
— И то правда, от этого пользы было бы куда больше. Там бы меня точно никто «вухами» и «вьёхами» не мучил.
— Ты сам должен понять, в чём сила!
— Да ты просто не умеешь объяснять!
— Нет, это ты несообразительный!
Эх, опять они за своё…
— И только на споры у вас всегда находятся силы, — измученно заметил Хякусюбо.
И правда, хватит уже. Мы все устали…
Заночевала наша компания прямо посреди пустоши.
Из-за того, что Куматэцу и Кюта продолжали спорить даже во время еды, их пришлось поселить в разные палатки.
Я сидел под звёздным небом, следил за костром и ждал, когда Кюта заснёт.
Вдруг вижу: мальчишка потихоньку вылезает из палатки. Почти всё путешествие он проходил в пончо, но отдал его Татаре, когда тот остался без одежды. А ведь ночи здесь прохладные даже летом.
— Не спится? — спросил я, наливая чай.
Кюта сел рядом со мной и молча смотрел на костёр, обхватив руками колени.
— Может, я в самом деле бестолковый?
— Не в силах отделаться от этой мысли?
— Он называет меня несообразительным.
— Я с ним не согласен. Поначалу ты ничего не смыслил в уборке и стирке, но быстро уловил суть дела после пары советов. По мне, так ты и трудолюбивый, и смышлёный.
— Но…
Я протянул чашку с чаем Кюте и достал из ящичка ещё одну для себя.
— Если кому и надо исправляться, так это Куматэцу. Ты видел, как он дерётся? Как попало. Он ведь сам придумал свой стиль. А знаешь почему?
— Почему?
— Он рано осиротел, а учителя себе так и не нашёл.
— О…
— Он становился сильнее в одиночку. И стал. В этом его талант и его беда. Он одинаково плохо умеет и слушать, и подбирать нужные слова.
— Так вот оно что…
Я налил себе чаю и отхлебнул.
— Но иногда он говорит такое, что невольно подумаешь: надо же, а ведь и правда. Догадываешься, о чём я?
— О том, что я сам должен понять, в чём сила?
— Да. По-моему, это правильная мысль.
Больше Кюта за вечер не произнёс ни слова и лишь напряжённо вглядывался в свой чай…
А мы с Куматэцу тем временем лежали в палатке и смотрели на подвешенный к потолку фонарь.
— Не понимаю, как вообще его учить, — пробормотал он.
— Вот уж не думал, что единственный и неповторимый мастер Куматэцу так привяжется к гадкому сопляку, — хихикнул я.
— Д-да не в том дело, — бросил он в ответ.
Это была одна из тех ночей, в которые тянет на разговоры о прошлом.
— Да ладно, ты и сам когда-то таким сорванцом был, что ещё неизвестно, кого из вас гадким впору называть. Тот ещё слабак, зато огрызался знатно.
— Так ведь у меня не было толкового учителя, — с обидой в голосе отозвался Куматэцу.
— С тобой вообще, кажется, только святой отец и занимался. Все остальные умывали руки и называли упёртым, строптивым щенком.