И это что-то рвалось на свободу, настойчиво барабанило в дверь, грозилось выбить её силой. Но я терпел и держался. Однако чем дольше я противостоял, тем упорнее оно стучало: «Ненавижу… Ненавижу… Ненавижу…»
И тут стало ясно: я проклинал! Проклинал своих мерзких родственников. Проклинал отца, который не пришёл на помощь. Проклинал всех счастливых, беззаботных, благополучных людей вокруг.
«Ненавижу… Ненавижу… Ненавижу… Ненавижу…»
Проклятие вертелось в груди и пробиралось всё выше. Терпеть его было невыносимо. Оно разорвало бы меня в клочья, не дай я ему выход. Поэтому в следующий миг оно с устрашающей силой вылетело на свободу.
— Ненавижу!!! — заорал я изо всех сил.
Взрослые вокруг замерли. Их недоуменные взгляды сошлись на мне. Я не выдержал и повернулся спиной. Кто-то подошёл и участливо протянул руку, но я отмахнулся и побежал прочь, оставляя позади то, что вырвалось из груди.
Надо мной простучали колёса очередного поезда. Я сидел на парковке под мостом, между двумя брошенными велосипедами, уткнувшись лбом в скрещённые руки. Видимо, сегодня придётся ночевать здесь. Я так устал, что и головы поднять не мог.
Из кармана высунулся Тико — тот самый малыш, с которым я познакомился в переулке рядом с Центральной улицей. Он был совсем малюткой и тикал, словно секундная стрелка, поэтому я назвал его Тико[3].
Зверёныш потёрся о мой лоб и запищал, будто утешая:
— Кю. Кю.
— Спасибо, Тико, я в порядке.
Но он всё продолжал пищать:
— Кю. Кю.
— Сказал же: я в порядке, просто устал. Дай поспать…
— Кь…
Писк Тико неожиданно оборвался, и он юркнул мне в волосы.
Кто-то приближался, разговаривая на ходу:
— Ни шиша не ясно! За чем дело стало, если я сильнее Иодзэна? Какое ещё достоинство? Ерунда всё это…
— Да и святой отец тоже сказанул. Сколько твой прошлый ученик выдержал?
— Месяц… нет, неделю?.. Или день?..
— Полдня! Утром пожаловал, а после обеда сбежал!
Неподалёку прошли двое мужчин, судя по звуку, в сандаловых башмаках. Один говорил быстро и таким пронзительным голосом, что мне сразу представился плюгавенький человечек. Второй басил и наводил на мысли о могучем великане. Детина с отвращением бросил:
— Потому что плакс я ненавижу!
— Сейчас не время привередничать, надо хвататься за любого! Вот прямо отсюда брать первого попавшегося человека — и в ученики его.
— Ах вот, значит, как? Хорошо!
Крупный мужчина вдруг развернулся на месте.
— Эй, я же пошутил, не понимай буквально!
Великан подошёл ко мне и остановился.
— Эй ты!
Я промолчал, даже головы не поднял.
— Я сказал: «Эй ты», — раздражённо повторил мужчина и топнул ногой.
Зачем ты говоришь со мной? Оставь меня в покое.
— Ты жив вообще или умер? — с подозрением в голосе спросил он.
— Не шуми!
— Говорить можешь — значит, жив. Где твоя мать?
— Заткнись!
И не смей спрашивать меня о маме.
— Где отец?
— Отстань!
И не смей спрашивать меня о папе.
— А ну, отвечай. Где твой оте…
— Молчи-молчи-молчи-молчи! — не выдержав, выкрикнул я и поднял голову. — Ещё хоть слово скажешь — убью!
Оба были в длинных плащах до пят. У великана за спиной виднелась какая-то длинная палка в чехле. Из-за темноты и капюшона, скрывавшего голову незнакомца, я не мог разглядеть лица. Зато ощутил очень характерный запах — так пахнут вольеры в зоопарке…
— Это ты-то его убьёшь, малявка? — с усмешкой в голосе отозвался плюгавый.
— За словом в карман не лезешь. Ну-ка, лицо покажи!
Великан высунул из-под плаща руку, схватил меня за подбородок и потянул вверх. И тогда я впервые смог заглянуть под капюшон: шерстистое лицо, торчащие изо рта острые клыки, по-медвежьи вытянутый нос и глядящие прямо на меня глаза дикого зверя!
От страха я не мог и пальцем пошевелить.
«Чу… чудовище!» — не верил я собственным глазам.
Великан смотрел сверху вниз и не двигался. Никогда прежде я не встречал глаз такого яркого красного цвета. Казалось, они видят меня насквозь и оценивают. Мне не оставалось ничего иного, кроме как жалобно тянуть:
— А-а-а…
А потом всё закончилось. Великан вдруг оттолкнул меня, и я упал.
— У!
— Неплохо, — заявил он с довольной улыбкой.