— Каэдэ… — опомнился он.
Дыра его груди закрылась почти мгновенно, и меч Кюты остановился перед самым носом Итирохико. Клинок вновь превратился в бездушную вещь и упал на поле боя.
— Кюта… я… не прощу… тебя…
Итирохико содрогался от ярости. Дыра в его груди расширялась и расширялась.
— Тьма… поглощает Итирохико… — озадаченно пробормотал святой отец.
И действительно, спустя мгновение она целиком заполонила его тело.
— Ни за что… не прощу… — бросил напоследок Итирохико, а в следующую секунду бесследно исчез.
До сих пор державшийся за брата и жмурившийся Дзиромару открыл глаза.
— Брат?.. Где ты? Брат? — он крутил головой, но никак не мог его найти.
Арену осветили пробившиеся сверху лучи заката.
— Уф… уф… уф…
На Кюту навалилась смертельная усталость. Он покрылся по́том и едва стоял на ногах, однако всё же нашёл в себе силы приоткрыть глаза и посмотреть на пронзённого мечом Куматэцу. Тот продолжал неподвижно сидеть, свесив голову.
Кюта напряг меркнущее сознание и выдавил из себя:
— Эй… ты чего… дрыхнешь?.. Давай, просыпайся… просып… — и упал, потеряв сознание, там, где стоял…
Тьма
Сквозь абсолютную тьму пробился голос:
— Кюта… Кюта…
Голос становился всё громче:
— Кюта… Кюта!
Вдруг я увидел Куматэцу. Он стоял во дворе лачуги, взвалив на плечо меч, а за его спиной синело небо и клубились облака.
Учитель кричал на меня:
— Быстрее! Быстрее, быстрее, быстрее! Что с тобой, Кюта?! Пора на тренировку!
«Не шуми. Хватит кричать. Я слышу. Погоди, сейчас встану…»
Я очнулся и увидел белую простыню. Я лежал на животе на краю кровати.
Показался Тико.
— Кю… Кю-кю, — он без конца подпрыгивал, словно обращаясь ко мне.
— Тико… — отозвался я сонным голосом.
— Кю! Кю-у… — зверёк никак не успокаивался и продолжал пищать.
— Да что такое, Тико?
Где я нахожусь? Будто я оказался внутри купола. Вокруг обшитые деревянными панелями стены. Но ведь я был на арене! Смотрел бой Куматэцу. Он победил, мы ударили по рукам… а затем…
Память вернулась ко мне, и я резко вскочил.
На той же самой простыне лежал полуживой Куматэцу. Моё сердце ёкнуло. Сознание онемело и отказывалось верить в происходящее.
Перемотанный бинтами, под капельницей, Куматэцу лежал совершенно неподвижно. Лишь внимательно присмотревшись, я заметил, как слегка двигаются его губы, и услышал шелест дыхания. В изголовье кровати находился меч в исцарапанных красных ножнах.
До чего жалко Куматэцу сейчас выглядел! Это не мог быть тот самый медведь, которого я знал. Он должен постоянно кричать, много есть, хохотать без причины и лучиться неуёмным весельем. Он не умирает, что бы с ним ни делали! Но сейчас я видел учителя на последнем издыхании. Таким Куматэцу я и представить не мог!
Мои глаза увлажнились.
— Чёрт!
Я свесил голову, стараясь сдержать слёзы.
— Чёрт!!! Почему так случилось?..
Я закусил губу.
— Прости меня, Итирохико… Прости… — без конца твердил угрюмый Иодзэн.
Он сидел на диване, уткнувшись взглядом в пол, к нему прижимались жена и младший сын. Происходило всё в особняке святого отца, а именно в гостевой комнате. В центре купола находилось круглое отверстие, как в планетарии. В него заглядывало вечернее небо, на котором зажигались первые звёзды. Комнату озарял мягкий свет бумажных фонарей.
— Сила Итирохико не имеет отношения к телекинезу, который встречается у монстров, — произнёс святой отец. — Очевидно, это та сила, что рождается из тьмы в сердцах людей.
— Святой отец, неужели вы обо всём знали?
— Объяснись, Иодзэн, я слушаю.
Всё началось во времена моей молодости. Как-то раз я бродил в одиночестве по улицам человеческого города. Вдруг до моего слуха донёсся плач. Было пасмурно, и без того тихий голосок едва выделялся на фоне дождя. Я расправил капюшон, прислушался, и снова до меня донеслись слабые прерывистые всхлипывания. Прохожие вокруг вели себя так, словно не замечали ничего необычного. Я начал пробираться сквозь море зонтов, прислушиваясь изо всех сил и обыскивая каждый угол. Наконец мои поиски увенчались успехом: в глубине узкого прохода среди неприметных зданий стоял раскрытый красный зонт. Я отодвинул его и увидел корзинку, в которой оказался укутанный в пелёнки младенец. На вид ему было месяцев восемь.
Я бережно поднял дитя на руки. В корзине лежали игрушка, бутылочка с водой и письмо. Помню, в голове мелькнула мысль, что у родителей наверняка были очень веские причины так поступить, ведь окружающие не слышали детского плача, а значит, ребёнок находился в смертельной опасности. Поразмыслив, я решил забрать его в Дзютэн и вырастить втайне ото всех. Разумеется, я знал, что в сердцах людей таится тьма, но считал, что хорошее воспитание и любовь победят любую тьму.