Когда Флура[1] Юханссон была молодая, ее часто сравнивали с цветком, она любила свое цветочное имя, считая, что оно ей вполне подходит. Тоненькая шея, пышные золотистые волосы, голубые, как незабудки, широко раскрытые глаза, их взгляд мог бы показаться вызывающим, если бы их не затеняли длинные, тщательно накрашенные ресницы. Она выбирала наряды для своего худенького тела в трогательно детской манере, но с большим вкусом, чаще всего носила юбки и девичьи блузки с круглым воротником, похожим на чашелистик. Скрытая такой пуританской униформой, ее кокетливая женственность проявлялась еще ярче, привлекая и волнуя. Тем, кто спали с ней, казалось, будто они соблазняют школьницу. Флура Юханссон говорила о своих любовных приключениях с обезоруживающей наивностью, словно рассказывала анекдоты о преданных домашних животных, которым нужно уделять внимание. Неприкрытая аморальность делала ее похожей на покачивающуюся на поверхности пруда кувшинку, к которой не пристает никакая грязь.
Отец Флуры, такой же некрасивый, грузный человек, как и его жена, работал дилером в сфере резиновой промышленности. Ее родители никак не могли прийти в себя от изумления, что произвели на свет такую красавицу, и ужасно баловали ее. Друзья Флуры походили на нее, они также были из привилегированного клана любителей легкой и приятной жизни. Все они от случая к случаю спали друг с другом, одалживали, меняли или крали партнера — одним словом, отличались удивительной свободой нравов, чем весьма гордились. Они даже не очень-то старались скрывать свои похождения. Их любовные утехи были свободны от пафоса серьезности и лишены естественной стыдливости и шарма.
Когда Флуре исполнилось двадцать два года, она совершенно неожиданно вышла замуж за американца по имени Джон Фогельсонг[2], одного из партнеров своего отца в резиновой промышленности. Этот Фогельсонг стал объектом весьма остроумных шуток, говорили, что Флура влюбилась в него исключительно из-за его фамилии, идеально подходившей к ее цветочному имени и цветкообразному облику. По случаю их свадьбы друзья написали массу изящных стихов и эпиграмм по поводу новой фамилии Флуры и связанных с ней ассоциаций, а также игривых стишков, разумеется, о резиновой промышленности, в невинно-скабрезной форме намекающих на богатый любовный опыт невесты, приобретенный до перемены фамилии. Джону Фогельсонгу, любезному, довольно банальному господину с усталым видом, эти стишки переводить не стали. Наутро он подарил Флуре ожерелье из бриллиантов и сапфиров. Сапфиры удивительно подчеркивали синеву ее глаз. А на другой день новобрачные отправились в Бали, где муж намеревался объединить медовый месяц с кое-какими деловыми встречами, после чего возвратиться в свой калифорнийский дом под Лос-Анджелесом.
Вначале родители, и прежде всего друзья, получали от Флуры довольно много писем, она с восторгом рассказывала про свой новый дом, сад, бассейн, яхту, про восхитительные празднества, на которых присутствовала масса знаменитостей всякого рода. Словом, все у нее было до того прекрасно, что просто не верилось. Потом она стала писать реже и не каждому из своих друзей, а по письму на всех вместе. Из ее писем они узнали, что Джон слишком много работает, что у него больной желудок. «Дорогие, ребятишки вы мои ненаглядные, как мне хочется, чтобы все вы были со мной здесь и подбодрили моего долговязого усталого бизнесмена. Бедняга, не много птичьих песен удается ему слушать в Лос-Анджелесе. Бизнес, бизнес, бизнес… Ах, если бы вы прилетели сюда и осыпали его букетами всех цветов радуги вашего остроумия и веселья! Он все время в разъездах… И его вовсе не радуют великолепные места, где он бывает, да у него и нет времени осматривать их. Ах, если бы я была на его месте!»
Постепенно Флура перестала писать длинные письма. Теперь она посылала красивые открытки из разных частей света. Иногда открытка представляла собой фотографию: Флура в пробковом шлеме верхом на верблюде или в шляпе с круглой тульей на лошади, Флура в бикини на пляже… На каждой открытке была подпись в виде цветка — счастливого, распустившегося, поникшего, в виде бутона, полного ожидания или со скрученными лепестками и виноватой миной. Иногда на цветок взирала взъерошенная птица с подобающей миной. «Дорогие мои ребятишки, такова моя жизнь. И до чего же она все же прекрасна!»
Друзья Флуры отвечали в том же духе, рисовали цветы и птиц, посылали ей дурашливые и ласковые картинки почти без текста. «Мы сидим на солнышке, пьем белое вино и думаем о тебе, злое дитя цветов, решившее покинуть нас!» И подписи. Под конец весточки от Флуры стали получать лишь папа с мамой. В каждом письме расплывчатое обещание увидеться. «Подумать только, как это было бы замечательно! Вы должны приехать сюда… В следующий раз, когда Джон поедет на север…»