Рассказ о детстве Людовика XI, услышанный из уст нашего повара Мориса, не мог не тронуть меня. Отроческие и детские годы король провел в безвестности, вдалеке от родителей и двора, в Лошском замке, под присмотром кормилицы и гувернантки Клеманс, приставленной к нему «колыбельной нянькой». Положение ребенка так мало походило на положение дофина, что инфанту Жаку Труссо де Буа Труссо порой нечем было заплатить поставщикам замка, чтобы накормить королевского отпрыска. Будущий Людовик XI, наследник трона, играл со своими сверстниками, такими же бедными и плохо одетыми, как и он. Появившись на свет, когда его отцу было двадцать, он правил два десятка лет. Он взбунтовался против отца и не явился на его похороны.
Я тоже хоть и был преисполнен почтения к тому, кто дал мне жизнь, рос бунтарем. Держать меня, холерика от природы, в послушании — таково было твердое намерение отца. Проявлять непослушание — таков был мой выбор, мой рыцарский долг в отношении некого воображаемого мною ордена. Отец держал меня в строгости. Я же отличался неслыханной дерзостью. Однажды во время второго завтрака, когда я вызывающе вел себя и дерзил, терпение его лопнуло, и он запустил в меня бокалом. Я пригнулся, бокал пролетел мимо меня и угодил в горку за моей спиной, набитую ценными безделушками. Я тогда, еще по глупости, обрадовался. Мне было невдомек, какую важность придавал вопросу воспитания Леонардо и что по этому поводу написал Тосканец в шестьдесят седьмом томе Атлантического кодекса, сопроводив свои воззрения следующим комментарием: «Басня сия предназначена для тех, с кем приключилось несчастье — они не наказывают своих детей». Обдумывая поступок Людовика XI, у которого достало редкой смелости восстать против своего родителя, я был озадачен, одновременно завороженный его способностью обойтись без почтения к старшим, осуждая его. Я вовсе не испытывал желания быть способным на подобное злодеяние, к тому же не оставшееся без последствий: оно привело строптивого королевского отпрыска к заклятому врагу династии — герцогу Бургундскому — и обрекло его на унизительное изгнание.
Его доверенное лицо «Этьен Лелу» внушал нам, детям, такой страх оттого, что мы понимали: этот человек способен на все. Да к тому же от самого слова Лу[25] дрожь пробирала. Волки же просто созданы для того, чтобы приглядывать за детьми и принуждать их к послушанию. Наличие их в окружающем мире уже само по себе должно было остепенить нас, а их протяжный вой в ночи — заставить примолкнуть и затаиться. К тому же нам дали понять, что в сумерки, в тот час, который именуется «между собакой и волком», появляются некие страшные существа — оборотни, вторгающиеся в наше ночное забытье и попирающие его своими легкими шагами.
Когда мама заводила разговор о волках, Мадмуазель Вот сидела, прикусив язык, но по ее вытаращенным глазам я чувствовал: уж кому-кому, а ей есть что сказать по этому поводу. Кто обучил ее постоянному молчанию? Кто загасил ее натуру, превратив в кадильницу? Кто ее укротил, унизил, пригнул к земле? Порой у нее вырывались жалобы и обрывки фраз типа: «Психиатры посоветовали мне», «Меня отдали священникам», а то и какие-то странные выражения, лишенные всякого смысла, но свидетельствующие о том, насколько она зависима и несчастна. Вид у нее всегда был растерянный, и я задавался вопросом: «В своем ли она уме?» Она производила впечатление человека, откуда-то или от чего-то сбежавшего, вырвавшегося из плена, казалась чем-то глубоко потрясенной и наконец-то свободной. Держалась она за счет внутренней одержимости, составными частями которой были страстная любовь к лесу, привязанность к детям и упорный, безрассудный поиск следов.