Когда Господин Кларе вновь заговорил, я сделал глубокий вдох и немного успокоился. Думаю, что только чудом он не заметил, как я смутился, и моя тайна ускользнула от его обостренного чутья и всепроникающего взгляда.
— Венсан Перруджа поступил так единственно из чувства патриотизма, — заявил он своим хриплым голосом.
Я перестал его слушать, целиком отдавшись потрясающей радости: мой смертный грех так и остался при мне и не стал достоянием чужого человека. Бывший оперный певец продолжал разглагольствовать:
— В конце концов я разобрался, что к чему. Для меня Венсан был своего рода без вины виноватым: этаким одиночкой, завсегдатаем Лувра, посчитавшим, что наяву увидел супругу, представавшую ему в снах, поборником справедливости, оторванным от родного края. Он был в плену одной-единственной мысли, столь же ложной, сколь и неотступной, и воплотил ее в жизнь за год до треклятой бойни, лишившей меня природного дара. Дабы осуществить задуманное и совершить свой подвиг — перевезти «Джоконду» в Италию, вернуть ее на родину, он прибег к уловке — чемодану с двойным дном. Видишь, малыш, как несправедлива жизнь. Защищая свою страну, я потерял способность завораживать мир своим чарующим голосом. А Венсан, похитив «Джоконду» и желая вернуть ее на родину, добился того, что его рыцарский поступок обернулся полной противоположностью. Меня лишили голоса, его — возможности взять реванш. А все потому, что он ошибся: невдомек ему было, что Франция вовсе не отбирала «Джоконду» у полуострова, ее создатель сам, не в силах расстаться с ней, тайком перевез ее в своем багаже, когда в 1516 году на закате своих дней явился сюда, к вам, в Кло-Люсе, по приглашению Франциска I.
Леонардо да Винчи, тщательно выбрав подходящий момент и остановив свой выбор на начале весны, преодолел Альпы верхом на муле в сопровождении Франческо да Мельци и слуги Баттисты да Вилланис. В кожаных сумках он доставил из Рима три своих излюбленных полотна. По свидетельству секретаря кардинала Арагонского, навестившего его в Амбуазе, тут имелось «полотно, изображающее одну флорентийскую даму, написанную в натуральную величину по приказу почившего Джулиано Медичи» и два других полотна: «Святая Анна» и «Иоанн Креститель». К поясу мастера всегда был привязан альбом для набросков и во время перехода через Альпы он с увлечением заносил в него виды, представшие его взору: таяние снегов, горные реки, камнепады. Может, оттого, когда он добрался до приюта Сен-Жерве и присел перед очагом, раскрыв альбом с зарисовками, его озарило, что конец мира наступит в результате потопа.
Тут вдруг я осознал, что Господин Кларе пожирает меня глазами. Возникло неясное ощущение, что он желает насквозь прощупать меня и оценить, в состоянии ли я воспринять судьбоносные тайны, связанные с искусством, важной частицей которых он владел. Живость его речи была, видимо, предназначена для того чтобы ввести собеседника в эзотерический мир, в котором все тайное получает объяснение, а все явное становится тайным. Но Господин Кларе пока лишь изучал меня. Требовался еще не один сеанс при покровительственном отношении его сообщницы Сьюзи, чтобы певец с безвозвратно утерянным голосом, музыкальный чародей и невольный друг похитителя величайшего из шедевров всех времен, удостоил меня наконец рассказа об этом событии.
За окном хлестало как из ведра, мы слушали барабанную дробь, выбиваемую по стеклу каплями дождя, наблюдали за тем, как по нему текут струйки воды. Мне расхотелось уходить, потому как я чувствовал: Господин Кларе еще многого мне не сказал.
— Все настолько выигрывает в красоте, когда погружается наполовину в темноту, — будто в изнеможении выдохнул он. — Кроме того, время все меняет, даже оттенки прекрасного. Взгляни на «Джоконду», голубизна далей не могла не окислиться, разумеется, поверхность полотна была прежде более ослепительной, ярче были одежды. Ведь картина была полностью выполнена в голубых тонах, тогда как сегодня она отдает в зелень. Не изменилось разве что выражение лица героини: она по-прежнему загадочно улыбается и внимательно всматривается в зрителя. Чтобы разгадать тайну этого полотна, достаточно знать, что для его автора сфумато порой являлось стилем мышления. Леонардо непредсказуем, его не разгадать. Нужно ждать, чтобы он сам раскрыл тебе свою тайну. Ведь это он сказал: «Живопись — немая поэзия, а поэзия — слепая живопись». Помни об этом.