Рей так долго ждала того дня, когда между ними будет все кончено, что не сразу поняла, когда это случилось. Каждое воскресенье они ездили на пляж в Санта-Монику, и всякий раз, когда они проезжали по бульвару Сансет, у Джессапа портилось настроение. Уже на подъезде к Беверли-Хиллз разговаривать с ним было просто невозможно. При этом именно Джессап настаивал на том, чтобы они ездили этим маршрутом. Он заявлял, что ненавидит пальмы и роскошные виллы, но каждое воскресенье смотрел на них так, словно видел впервые в жизни.
— Мерзость какая! — говорил он всякий раз, когда они подъезжали к одному и тому же розовому шале. — И кому в здравом уме придет в голову сделать из своего дома долбаный ячмень на глазу?
— Когда у тебя будет свой дом, — не выдержала однажды Рей, — ты выкрасишь его в белый цвет.
Еще не закончив фразу, она поняла, что не стоило этого говорить.
— Тебя интересует, почему у меня нет своего дома? — спросил ее Джессап.
— Нет, — ответила Рей, глядя прямо перед собой.
— Считаешь меня неудачником или типа того? Ты это хотела сказать?
— Джессап, я не говорила тебе ничего подобного, — возразила Рей.
— Ты сказала: «Выкрасишь его в белый цвет». Я же не глухой.
— Слушай, крась его во что хочешь. — Рей чуть не плакала. — Делай что хочешь.
— И буду, — ответил Джессап. — Что хочу, то и буду делать.
После этого Рей всю дорогу ехала, высунувшись в окно. Джессапу она сказала, что любит вдыхать запах жасмина, окутывающий Беверли-Хиллз. Но ей просто хотелось быть подальше от его злости, от которой, казалось, вот-вот расплавится обшивка машины, грозя сжечь живьем ее пассажиров.
В то последнее воскресенье августа им следовало бы остаться дома. Жара достигла сорока градусов, в воздухе пахло серой. Когда они ставили машину на автостоянку в Санта-Монике, асфальт под колесами был вязким, как патока. До самого пляжа Джессап не проронил ни слова. Расстилая на песке одеяло, Рей думала о том, что, может быть, у него есть другая женщина, которой он поверяет свои секреты, ибо Рей он никогда ни о чем не рассказывал. Исподволь наблюдая за ним, она прятала свои рыжие волосы под соломенной шляпой и натиралась кремом от солнечных ожогов. Вода была такой ярко-голубой, что резало глаза, но Джессап не отводил от нее взгляда. На нем была черная футболка, джинсы и сапоги, которые Рей купила ему несколько лет назад. От жары воздух плыл и дрожал. Каждый звук отдавался в нем эхом. Стоило закрыть глаза, и начинало казаться, что автомобили проносятся по шоссе номер один всего в нескольких дюймах от вас или что девушки, с визгом плещущиеся в холодной воде, находятся на расстоянии вытянутой руки.
Рей лежала на спине и уже почти уснула, как вдруг Джессап наконец заговорил.
— Угадай, сколько «роллс-ройсов» я насчитал? — неожиданно спросил он.
Рей пришлось вытянуть шею и придержать соломенную шляпу, чтобы посмотреть на него.
— Ну, давай, — не отставал Джессап. — Угадай.
Рей пожала плечами. В те дни она вряд ли сумела бы отличить «форд» от «тойоты».
— Два?
— Восемнадцать, — торжествующе объявил Джессап. — Восемнадцать долбаных «роллс-ройсов» от Голливуда до Санта-Моники.
Эта цифра почему-то напугала Рей. На автостоянке жарился на солнце их голубой «олдсмобиль». За те семь лет, что он находился у них, на нем не появилось ни единой царапины. Честно говоря, именно поэтому Джессап так стремился в Калифорнию.
«В условиях Лос-Анджелеса, — объяснил он Рей, — любая машина может служить фактически вечно. Ни тебе снега, ни соли, ни ржавчины».
— Мне нет дела до чьих-то «роллс-ройсов», — сказала Рей. — Лучше купить свой.
Джессап стиснул зубы.
— Господи, — процедил он, — иногда мне кажется, что ты глупеешь прямо на глазах.
И пошел прочь, оставив ее лежать на песке. Приподнявшись на локте, она смотрела, как он подошел к воде. Остановившись у самой кромки, Джессап стал смотреть вдаль, словно мог разглядеть туманные берега Китая. Раздумывая над тем, что она сделала не так, Рей забыла перевернуться на живот, чтобы не обгореть. В результате, когда они вернулись домой, ее светлая кожа приобрела почти тот же оттенок, что и ее рыжие волосы, так что в ту ночь у Джессапа появился отличный предлог, чтобы спать в одиночестве.