– Я запишу кое-какие данные и передам их в агентство, которое занимается вопросами усыновления. У вас есть какие-нибудь предпочтения в отношении религии?
Поскольку Салли глядела на нее непонимающим взглядом, она, теряя терпение, пояснила:
– В какой религии вы бы хотели, чтобы воспитывался ваш ребенок? Какого вероисповедания вы сами?
– Я принадлежу к англиканской церкви, – сказала Салли, которая более десяти лет не бывала в храме.
– Прекрасно. Я свяжу вас с обществом по усыновлению при англиканской церкви, – сказала сотрудница социальной службы. – Они смогут предупредить вас обо всех подстерегающих вас опасностях, как это сделала я.
Она отодвинула от себя пустую кофейную чашку и равнодушно улыбнулась. Салли поняла, что собеседование закончено.
Ребенок родился в мае, и как только Салли его увидела, то поняла, что, какие бы трудности ее ни ожидали, она просто не сможет с ним расстаться.
Она лежала на больничной койке, истерзанная многочасовыми родовыми муками; у нее безумно болели наложенные швы, грудь набухла и пульсировала, хотя ей сделали укол, чтобы не приходило молоко. Но она страстно желала одного: чтобы ребенка снова принесли к ней. Он был такой милый со своей влажной головкой, немного сдавленной во время родов, с широко расставленными голубыми глазами и носиком пуговкой. Кто сказал, что новорожденные бывают красными, сморщенными и безобразными? – удивлялась Салли. Уж Марк, конечно, был не таким. Он был само совершенство, и она его обожала.
Марк! Несмотря на решение отдать ребенка на усыновление, она выбрала имена, потому что ей казалось, что не дать ребенку имени – все равно, что лишить его индивидуальности: Марк – для мальчика, Сэйра – для девочки. На какое-то мгновение она почувствовала смятение, когда ей сказали, что родился мальчик, потому что в обществе по усыновлению была супружеская пара, ожидавшая, что она родит девочку. Потом она почувствовала облегчение. По крайней мере, никто не будет на нее давить. Девочку она отдала бы той неизвестной супружеской паре. Но мальчик принадлежал ей, только ей. Лежа там, распятая, как цыпленок, с ногами, вдетыми в стремена, пока врач трудился над ней, чтобы «подштопать», как говорили сами врачи, она вдруг испытала торжество победителя и впервые по-настоящему обрадовалась, что Стюарт ее покинул. Она не хотела делить своего ребенка ни с кем, даже с ним. Прежде всего с ним!
На следующий день ее пришла навестить Лора-Джо, нагруженная цветами, шоколадом и виноградом. По пути в палату она заглянула в детскую, чтобы посмотреть на Марка.
– Он изумителен! – восторгалась она.
– Я знаю, – гордо заявила Салли. – Тебе не кажется, что он самый красивый ребенок среди новорожденных? И все говорят, что он очень хорошо ведет себя. Даже когда все остальные орут, он не присоединяется к хору.
– Ты с ним ни за что не расстанешься? – спросила Лора-Джо.
– Не расстанусь, – согласилась Салли. – Я это знаю. Я не могу понять, как мне вообще пришло в голову думать об этом.
Лора-Джо расплылась в улыбке. Она тоже влюбилась в Марка.
– В таком случае все мы должны собраться с силами и помочь тебе, не так ли? – сказала она.
Салли знала, что ей будет нелегко. Эйфория первых дней быстро прошла, уступив место многочисленным проблемам. Нужно было известить ее родителей – поставить их перед свершившимся фактом было сложнее, чем подготовить заранее, но они, едва оправившись от шока, стали умолять Салли вернуться домой, чтобы они могли помочь ей растить малыша. Салли отказалась. Теперь, более чем когда-либо, ей нужна была независимость. Она уговорила хозяина позволить ей сохранить за собой однокомнатную квартиру, по крайней мере пока Марку не потребуется более просторное помещение, чтобы было где бегать, и нашла приходящую няню. Лора-Джо и ее приятельницы взяли на себя роли почтенных тетушек и без конца баловали Марка, но Салли, измотанная недосыпанием и длинными рабочими днями, понимала, что главная ответственность лежит на ней – и только на ней. Еще долго у нее не будет ни настоящей светской жизни, ни времени для себя, ни свободных денег. По-видимому, мужчин у нее тоже не будет, кроме разве что тех, которые считают мать-одиночку легкой добычей. Возможно, никто никогда не пожелает взять ее замуж с чужим ребенком. Поразмыслив над этим, она пожала плечами. Пусть, ей все равно. Мужчины не принесли ей ничего, кроме горя. Все они жалкие эгоисты и подонки. Но теперь у нее есть Марк, и больше ей не нужен никто. Она будет ему очень, очень хорошей матерью.
Иногда, когда Салли казалось, что она на грани полного истощения, ее подбадривала одна радостная мысль: «По крайней мере, в чем-то я переплюнула тебя, Пола! Хоть в чем-то я превзошла тебя!»
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Настоящее
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Том О'Нил прибыл в полицейское управление ровно за две минуты до назначенного времени. Его проводили в кабинет, свет в который проникал полосами через венецианские жалюзи, и шеф полиции, поднявшись из-за заваленного бумагами письменного стола, подал ему руку.
– Здравствуйте, О'Нил. Я Роберт Гаскойн. Чем могу служить?
Том пожал протянутую руку.
– Благодарю вас за то, что уделили мне время. Как я уже говорил по телефону, я здесь по поручению страховой компании «Бритиш энд космополитн». Они выплатили деньги по двум полисам – Грега Мартина и его спутницы Полы Варны, когда в 1967 году яхта взорвалась, и, естественно, хотят удостовериться, что не стали жертвами мошенничества. Судя по тому, что пишут в газетах, это отнюдь не исключено. Как я понимаю, какая-то женщина сообщила вам, что Грег Мартин жив-здоров. Кажется, некая Мария Винсенти из Дарлинг-Пойнта.
– Мария Винсенти. Совершенно верно. Не присядете ли, господин О'Нил?
Роберт Гаскойн, шеф полиции, был крупным, загорелым мужчиной со сдержанными манерами. Он родился и вырос на скотоводческой ферме в штате Виктория, – но после тридцати лет проживания в Сиднее и его окрестностях невозмутимость сиднейцев слилась с его природной неразговорчивостью так же естественно, как сияющее круглый год солнце добавило бронзы цвету его кожи. К тому же служба в полиции сделала из него циника; и теперь, в преддверии отставки, он жаждал одного: чтобы у него было побольше времени для любимой рыбалки и чтобы вокруг не было ни души, кроме разве что чаек, ну и нескольких банок пива – для компании. Что же до людей, то он ими сыт по горло; За последние тридцать лет ему пришлось повозиться с разным дерьмом, так что этого хватит на всю оставшуюся жизнь. Бездельники, хулиганы, мелкие мошенники и убийцы – с кем ему только не приходилось иметь дело. Неудачника, для которого жизнь утратила смысл, он распознавал с первого взгляда – например, эта итальянка, что пришла к нему с неправдоподобной историей о якобы воскресшем Греге Мартине, была несомненно неудачницей, хотя и жила в роскоши и, по всей видимости, и вправду была наследницей огромного состояния каких-то итальянских текстильных магнатов. Хуже того – она пила. Гаскойн не уважал пьяниц.
– Если я правильно понял, она утверждает, что жила с Грегом Мартином последние двадцать лет? – сказал Том, пристраивая свою папку на столе.
– Так она говорит, – уклончиво ответил шеф полиции.
Том насторожился.
– Вы ей не верите?
– Если бы я верил каждой истории, которую мне рассказывали, я не сидел бы сейчас в этом кресле, – ответил без тени улыбки шеф полиции. – Посмотрим на это с другой стороны. Подобные истории обычно имеют некоторый налет романтики, а всегда найдутся проходимцы и чудаки, любыми способами старающиеся завоевать известность. Что же касается госпожи Винсенти, или Трэффорд, как она себя называет, то ее едва ли можно назвать надежным свидетелем. Вы с ней еще не встречались? – Том покачал головой. – Так вот, при встрече вы сразу поймете, что я имею в виду. Деньги у нее есть – и много. Она привыкла всю жизнь быть в центре внимания, а теперь никто не проявляет к ней интереса. Она пьет, как сапожник. Кроме того, она явно озлоблена против Майкла Трэффорда, своего сожителя. Вы представляете себе, до чего может дойти женщина, оскорбленная в своих чувствах, господин О'Нил? Поверьте, она не первая, кто из мести пытается утопить мужика в котле с кипящей смолой.