Местность вокруг Катарины – одна из самых красивых в Северной, а возможно, и во всей Австралии. Река Катарина, причудливо извиваясь, прокладывает себе путь через каменистые холмы и образует тринадцать живописных ущелий, глубина которых иногда достигает двухсот футов.
В сухой сезон по спокойной, медленно текущей реке курсируют прогулочные катера, и туристы могут увидеть живописные крутые стены ущелья, но сейчас, когда река была полноводной и быстрой, а немногочисленные туристы появлялись крайне редко, Гарриет и Том были вынуждены удовольствоваться поездками в Национальный парк и пешеходной экскурсией по берегу. Но они не были разочарованы. Тропическая зелень буйствовала, получая годовой рацион влаги: она пышно разрослась по берегам древних каньонов и обрывов, а поверхность безмятежно спокойных заводей, где вода настолько прозрачна, что можно без труда рассмотреть все оттенки цветных камешков на дне, украшали водяные лилии размерами с тарелку.
Здесь, в этом тихом заповедном месте, селилось множество птиц: шалашники с шумом взмывали из своих зеленых хижин, устроенных в нижнем ярусе леса, а крошечные пташки носились под нависающим пологом ветвей, словно большие яркие бабочки. И, конечно, повсюду были попугаи: белые, с желтым хохолком какаду, шумные попугайчики-розеллы и лорикиты, щебечущие стайки серых и розовых какаду. Гарриет то и дело щелкала затвором. Она совсем не задумывалась, удастся ли что-нибудь использовать в «Фокус Нау», – туристы любят фотографировать, и задолго до нее снимки этих мест появились, возможно в лучшем исполнении, в Национальном географическом журнале, но она все равно снимала – для собственного удовольствия.
В отеле их снабдили пакетами с завтраком, и они решили перекусить на берегу озерца, образуемого небольшим водопадом. В пакетах оказались бутерброды из свежеиспеченного хлеба с сыром и ветчиной, крупные сочные помидоры и бананы. Горячие лучи солнца, пробиваясь сквозь листву, создавали пятнистый ковер из света и тени. Они завтракали, сидя на плаще Тома, расстеленном на земле.
– Я могла бы остаться здесь навсегда, – тихо промолвила Гарриет. – Здесь так спокойно!
– Это вы сейчас говорите. Вы быстро заскучали бы без повседневной суеты. Покой хорош в небольших дозах, но для людей, вроде нас с вами, мне кажется, он утомителен.
– Думаю, вы правы. Но сейчас я не могу им насытиться. Я, пожалуй, останусь здесь и не вернусь.
– А что об этом сказал бы Ник? – Он вовсе не собирался этого говорить, вопрос вырвался помимо его воли.
– Я могла бы делать для него снимки здесь, как и в любом другом месте, – сказала она, сделав вид, что не поняла скрытый смысл вопроса.
– Я говорю не о фотографиях.
Она мгновенно все поняла, и по ее коже пробежали мурашки.
– У Ника нет никакого права что-либо сказать, – заявила она. – Я не принадлежу ему.
– Гарриет, только дурак мог бы подумать, что вы можете ему принадлежать!
– Вы не так поняли. Ник просто друг и мой издатель. – Она протянула руку, чтобы сорвать маленький нежный цветок, росший в траве, а затем продолжила: – Вы обо мне знаете очень много, а я о вас – совсем ничего. Мне кажется, это несправедливо.
Он переменил положение своего длинного тела.
– В моей жизни не так уж много интересного. Я тихо и мирно живу в чертовски запущенной квартире в Баттерси, если, конечно, не нахожусь на другом конце света по делам.
– А ваша работа часто заставляет вас совершать кругосветные путешествия.
– Иногда приходится ездить – ну, скажем, в другие страны. Должен признаться, что это моя самая дальняя командировка. Но вам, наверное, неинтересно слушать о моей работе.
– Нет, я хотела бы побольше узнать о вас: откуда вы родом и тому подобные вещи.
– Я же сказал – из Баттерси.
– Мне показалось, что у человека с фамилией О'Нил биография поинтереснее.
– Ну, хорошо – в моих жилах действительно течет ирландская кровь, если вас это интересует. Полагаю, что вам как американке это должно быть по душе.
– Англо-американке, а не американке ирландского происхождения, – напомнила она ему. – Продолжайте. А откуда ваши корни?
– Графство Керри. Но они довольно глубоко зарыты. Мой прапрадед – или прапрапрадед? Вечно я путаюсь! – уехал оттуда во времена картофельного бунта. Я скорее ливерпулец, чем ирландец, но ведь Ливерпуль называют столицей Ирландии.
– У вас братья и сестры есть? – продолжала Гарриет.
– Есть брат, старше меня, умный и респектабельный – он таможенный чиновник. И младшая сестра, замужем, имеет двоих детей. Так что дядя Том – это я.
– Вы не женаты?
– Как вы догадались?
– Это чувствуется. Вы так легки на подъем – всегда готовы сорваться с места и лететь на край света. Не похоже, чтобы в квартире в Баттерси вас ждала какая-нибудь госпожа О'Нил.
Он усмехнулся.
– Вы, конечно, правы. Но я думаю, меня выдает не моя явная свобода, а незаштопанные носки. Уверен, что такая эмансипированная женщина, как вы, признает за мужчиной право на такую же привилегию.
– Ну вот, мы снова говорим обо мне. Ведь я спрашивала о вас!
– Вы представляете куда более интересный предмет для разговора!
Неожидавшая такого поворота Гарриет вскинула на него глаза. Он удобно расположился на своем плаще, опираясь на локоть, с банкой пива в руке, но когда их взгляды встретились, в его глазах совершенно не чувствовалось ленивой расслабленности.
Она затаила дыхание. Его глаза словно гипнотизировали ее – никакая сила не заставила бы ее отвести взгляд.
– Значительно более интересный, – повторил он. Он обнял ее одной рукой, и она не шевельнулась. По коже снова пробежали мурашки, по телу разлилась приятная слабость. Он притянул ее к себе, и она не сопротивлялась. На какое-то мгновение у нее возникло ощущение, словно она наблюдает за ним со стороны и одновременно впитывает его в себя каждой клеточкой своего тела. Ее ноздри улавливали запах его нагретой солнцем кожи, удивительно красивой казалась линия его подбородка с едва заметно пробивающейся щетиной. Прикосновение его губ, когда он поцеловал ее в лоб, отозвалось дрожью во всем теле. Она сидела, не шевелясь, ощущая его каждым нервом, – проснулись даже те, о существовании которых у себя она и не подозревала. Все ее тело ожило и радовалось жизни – и не хотелось ни о чем думать, и не было сил отстраниться.
Он поцеловал ее в губы, и она, обняв его и опускаясь на землю, ощутила ладонями твердые мускулы его спины. Она лежала, придавленная его телом, и, отвечая на его поцелуи, чувствовала, как между ними словно пробегают электрические разряды.
Потом он отстранился и, опершись на локоть, посмотрел ей в глаза.
– Я хотел это сделать с того самого момента, когда впервые увидел тебя.
Она засмеялась, чтобы как-то снять свое напряжение.
– А почему же не сделал, если хотелось?
– В твоей квартире? В Лондоне? Ну да! Мне вовсе не хотелось нарваться на пощечину!
– Возможно, так оно и было бы, – голос ее слегка дрожал.
– Мне показалось, что я не очень-то тебе приглянулся, – сказал он печально.
– Я тебе, по-моему, тоже не понравилась! А еще говоришь, что тебе хотелось поцеловать меня!
– Когда хочешь поцеловать человека, не обязательно, чтобы он тебе нравился.
– Ах так! – Она соблазнительно изогнула тело, поддразнивая его. – Так я тебе по-прежнему не нравлюсь?
– Я этого не говорил. – Он протянул руку и стал накручивать себе на пальцы прядь ее волос– Ты очень красива, в тебе есть, как говорится, огонек, возможно, ты талантлива, насколько я знаю, и когда ты расслабляешься, общаться с тобой – одно удовольствие.
– Приятно слышать. – Она взглянула на него с долей кокетства. Ей очень хотелось, чтобы он снова поцеловал ее.
– Нет, это мне приятно. – На его лице появилась озорная улыбка. – Правда, следует к этому прибавить, что ты упряма, избалованна и, если тебя вывести из равновесия, вполне можешь укусить.